Рассказ лектора - [42]

Нельсон пожал плечами. Ему следовало вступиться за Виту, но он не знал, зачем Вейссман пригласил его на ленч, и хотел это выяснить.

— Вам не надо говорить, — продолжал профессор со скорбной маской на лице, — что мы живем в трудное, в отчаянное время. Я имею в виду не только захлестнувшую все вульгарность, но нечто другое, гораздо более близкое нам с вами. Как сотрудникам одного факультета. Как коллегам.

Нельсон изумленно заморгал. Коллегам? Когда Вейссман в последний раз преподавал литературную композицию?… Тот сурово смотрел в какую-ту точку у Нельсона над головой.

— Идет атака на самые основания нашей культуры, атака со всех сторон. Вчера вы слышали ту… слишком слабо будет сказать трескотню… то dreck[81], то merde[82], что в наше время называют научной дискуссией.

Вейссман подождал, словно ожидая ответа, и быстро взглянул на Нельсона.

— Понимаете, Морт, — начал тот, — Вита… — «Моя соседка по комнате, мой товарищ», хотел сказать он, однако Вейссман тряхнул головой.

— Очень милая молодая особа, не сомневаюсь. Как многие дурнушки. — Профессор подался вперед и зашептал: — Но скажите, Нельсон, неужели бы она стала молоть весь этот вздор про фаллос, если бы хоть раз держала его в руках?

Нельсон почувствовал, что краснеет, отчасти от смущения, отчасти от обиды за Виту.

Подошел официант, неся на вытянутой мускулистой руке длинную тарелку с вейссмановой уткой, облитой соусом, обложенной поджаристым картофелем, искусно украшенной ломтиком помидора и букетиком петрушки. Парень ловким движением поставил тарелку перед Вейссманом, потом шваркнул Нельсону его салат.

Старый ментор выпрямился и встряхнул салфетку. — Поверьте, Нельсон, — сказал он, примеряясь вилкой и ножом, как хирург перед первым надрезом, — тридцатилетние девственницы не такая уж редкость в современном научном мире.

Немного соуса брызнуло на стол. Нельсон посмотрел на мисочку салата «ромэн» с гренками. От запаха жареной утки ему чуть не сделалось дурно. Он поднял глаза и увидел, что хозяйка провожает Антони Акулло и Миранду Делятур к столику в центре зала: Акулло крепко держал Миранду под локоть, а та по-птичьи поводила изящной головкой, примечая затаенное восхищение постмодернистского антрополога и косые взгляды пламенных феминисток.

— Нельсон? — Вейссман замер с вилкой в руках, затем проследил взгляд своего визави и улыбнулся.

— Простите. — Нельсон взял вилку и подцепил кусок салата. — Вы говорили…

— Не извиняйтесь. — Вейссман вилкой и ножом терзал утку. — Разумеется, было время, когда джентльмен мог открыто восхищаться красивой женщиной. — Он метнул взгляд в центр зала. Акулло усаживался и поправлял манжеты. Миранда разгладила узкую юбку, пока хозяйка пододвигала ей стул. — Добыча достается победителю. — Вейссман подцепил на вилку розовый кусок утиного мяса.

Нельсон жевал салат, как будто это жилы. Палец заболел снова.

— Конечно, наш досточтимый декан как нельзя лучше иллюстрирует мою мысль. Подумайте, чем должен заниматься факультет английского языка. Конечно, таких задач много, но я не ошибусь, сказав, что главная из них — нести из поколения в поколение традиции английской поэзии, прозы, драматургии. Вы согласны?

Нельсон проглотил, что было во рту, утер губы салфеткой и собрался ответить.

— Позвольте мне. — Вейссман поднял руку. — Если это так — а я верю, что это так, — то что может быть важнее, чем обучать младшекурсников, приобщая наиболее талантливую молодежь страны к литературной классике?

Профессор положил кулаки на край стола, указуя на Нельсона ножом и вилкой.

— Однако что происходит? Поскольку оспаривается сама концепция классики, наши постмодернистские друзья попали в странное положение: они одной рукой дают, другой отнимают. Вы видите всю ироничность ситуации? Это было бы почти смешно, когда бы не было так трагично. Талантливых, впечатлительных молодых людей знакомят с книгами и писателями, которых они сами по себе скорее всего никогда бы не прочли, и тут же говорят, что этим книгам нельзя верить, что авторами двигали нечистые, политические или — как они это называют — гегемонистские мотивы. Знакомят студентов, скажем, с Джейн Остен, предлагают оценить ее остроумие и изящную точность, и тут… — Он помахал ножом и вилкой. — Эй, полегче! Зря восхищаетесь! Она расистка и империалистка, потому что ни словом не упомянула о бедных угнетенных ямайцах!

Нож и вилка, как бомбардировщики, спикировали на утку.

— И что из этого извлекают бедные студенты? Читайте эти книги, дети, но не смейте их любить. Доверчивым юнцам говорят, что книги — великие книги, Нельсон, жемчужины нашей цивилизации — ценны лишь как культурные артефакты, свидетельства идеологических заблуждений. Мой Бог, Нельсон, их учат, что самый язык порочен и не заслуживает доверия! На уроках английской литературы!

Голос его взмыл. На лбу и верхней губе выступил пот. Вилка и нож дрожали в воздухе. Вейссман глубоко вдохнул, успокаиваясь, и подцепил поджаренную картофелину.

— Если, конечно, — продолжал он энергичным шепотом, — книга не написана женщиной или представителем расового или сексуального меньшинства, потому что в таком случае она полезна, контргегемонистична и должна считаться величайшим произведением искусства.