Рассказ лектора - [113]

— Schatz! Mon amour!

Нельсон поправил лацканы и одернул манжеты. Палец горел ровным жаром. Уголком глаза он заметил, что Канадская Писательница пытается прошмыгнуть сзади, и щелкнул пальцами у нее под носом. Литераторша взвизгнула, отскочила, рывком распахнула подвальную дверь и скрылась на лестнице.

Нельсон вернулся в столовую. Линда Прозерпина взглянула так, будто сейчас он выхватит у нее блюдо с тефтельками, но есть не перестала.

— Линда, — сказал Нельсон, — как жизнь? Линда что-то промычала с набитым ртом.

В парадную дверь тянуло холодным ветром, и Нельсон ее закрыл. Из кабинета доносились звуки фортепьяно. Нельсон прошел в гостиную, где Лайонел Гроссмауль и Антони Акулло переругивались, стоя лицом к лицу.

— Жулик! Это ты должен был тащиться у меня в хвосте! — Лайонел привстал на цыпочки в тщетной попытке взглянуть на Акулло сверху вниз. — Я должен быть деканом этого факультета!

Палец вспыхнул. Нельсон крадучись двинулся мимо спорщиков к кабинету. Акулло выбросил руку и толстым пальцем ткнул его под лопатку. Нельсон нехотя обернулся.

— Я вижу, что ты затеял, козел! — прорычал Акулло. — Не думай, что это сойдет тебе с рук.

— Антони, — сказал Лайонел у него за спиной.

— Мои пехотинцы прочешут научный мир с севера на юг и с юга на север, — ревел Акулло, — тебе не жить!

— Антони! — повторил Лайонел, дергая шефа за плечо.

— Никто не будет печатать твоих статей. — Декан зверски ухмыльнулся. — Никто не станет рецензировать твои книги, приглашать тебя на конференции. Ты будешь рад, если тебе позволят преподавать в младших классах последнего говенного колледжа…

— Антони! — Гроссмауль, красный как помидор, схватил шефа за плечи и развернул к себе. Глаза под треснутыми стеклами очков вылезли из орбит. — Все, что ты знаешь о теории, ты знаешь от меня! — заорал он. — Будь проклят за то, что выучил мой язык!

Нельсон бочком проскочил в арку, к письменному столу, и увидел перед собой почти весь факультет: профессора и доценты, лекторы, адъюнкты, преподаватели литературной композиции, студенты и аспиранты, раскрыв рты, смотрели на Биту Деонне, которая, в маленьком черном платье и на каблуках, медленно вращала бедрами и выгибалась, стоя на резном дубовом столе. Из усилителей неслась музыка: давно покойный джазовый пианист играл «Не твое собачье дело».

— Если мне… взбредет в голову… — гнусаво выводила Вита, — броситься в океан… не твое собачье дело…

На периферии толпы Нельсон увидел свою жену; насколько он мог судить, на них с Витой были одинаковые платья. Стивен Майкл Стивенс, все еще раздраженный после грубого пробуждения в подвале, качал головой, видя, как белые очередной раз опошляют черную культуру. Даже непрошибаемая Миранда в изумлении раскрыла рот. Вейссмана и Пенелопы О нигде видно не было. Из всей толпы лишь Виктория Викторинис хранила невозмутимость; она сидела на диване перед камином в дальнем конце комнаты и холодно наблюдала за Витой. Джилиан, беззвучно рыдая, смотрела на нее из тени между книжными шкафами.

— Если я… объявлю себя женщиной, — пела Вита, поводя бедрами, — я не стану… последней тварью… ну и что… не твое собачье дело…

Нельсон не видел ее лица, но подумал, что Вита отлично выглядит. Она уверенно перебирала упругими икрами и ляжками; она трясла плечами, как заправская танцовщица. Волосы она наконец-то зачесала назад и, кроме того, надела узкое колье и длинные серьги. «Возможно, спереди видно, что за декольте — плоская грудь, возможно, колье подчеркивает кадык, но отсюда, откуда я смотрю, — думалось Нельсону, — Вита — просто персик. В кои-то веки она играет избранную тендерную роль на все сто».

Голоса в гостиной у него за спиной звучали громче, но не настолько, чтобы отвлечь толпу от танцующей Виты. Та, притоптывая каблуками и оглаживая бедра, придвигалась к краю стола.

— Если я… покажу член… — пропела она и задрала подол. Толпа ахнула и отпрянула, как один человек — все, кроме Викторинис, которая и бровью не повела. — Ну и что… не твое собачье дело…

В наступившей тишине не слышно было даже дыхания, только продолжало бренчать пианино. Вита, 360 по-прежнему извиваясь, взялась за бретельки. Палец Нельсона, остывший после эпизода с Канадской Писательницей, снова вспыхнул. Однако не успел он подбежать к столу, Вита — сбросить платье, а толпа — перевести дух, как гостиная взорвалась криком.

— Ты что, охренел? Прекрати сейчас же! — орал Акулло.

— Скотина! — ревел Лайонел Гроссмауль. — Ты украл мою жизнь!

Вспышка, звон. Бледные лица толпы обратились к арке. Нельсон стремительно повернулся. Лайонел Гроссмауль сжимал разбитую настольную лампу, по-прежнему включенную в сеть. Разорванная нить накаливания шипела и искрила, на полу горел абажур. У ног Лайонела, на ковре, бился в судорогах Антони Акулло — спина его выгибалась, руки и ноги подергивались, из черного пореза на виске хлестала кровь.

Только Вита не обернулась; она опустила левое плечо, чтобы скинуть бретельку.

— Ну и что…

Тут ее заглушил стон ринувшейся в арку толпы. Нельсон опередил всех и схватил Лайонела за руку, когда тот уже поднял лампу, чтобы добить противника. Нельсон рывком оторвал его от пола и бросил в руки разъяренным аспирантам, которые много лет дожидались этого часа. Покуда те тащили взбесившегося Гроссмауля в кабинет, Нельсон выдернул шнур из розетки и бросил лампу за Диван. Он затоптал абажур и плюхнулся на колени рядом с Акулло.