Рассказ лектора - [104]

На мгновение он подумал, что еще спит. В те дни, когда отец семейства не выскакивал за порог с холодным магазинным пирожком, завтраки у Гумбольдтов протекали довольно энтропийно: Нельсон спускался к столу, пахнущий под мышками, втаптывая в ковер застарелые кукурузные хлопья; девочки в ночнушках или трусиках елозили на стульях и проливали молоко, Бриджит, в лоснящемся халате, встрепанная, с мешками под глазами, сидела подперши голову и жевала пережаренный хлебец.

— Девочки! Скажите папе «доброе утро»! — Бриджит, нарумяненная, с подведенными глазами застыла в дверях гостиной, снимая яркие кухонные рукавички.

— Доброе утро, папа, — сказали Клара и Абигайл.

— Знаю, ты торопишься, — объявила Бриджит, подходя к столу величаво, словно Джейн Уайетт[159], — поэтому приготовила самый простой завтрак. — Она усадила мужа на стул и склонилась к нему, положив рукавичку на плечо. — У нас есть бельгийские вафли с клубникой и сливками или, если предпочитаешь, яичница с сыром грюйер и тосты из цельнозернового хлеба.

Нельсон молча оглядел стол, избегая смотреть на дочерей. Те пялились на него во все глаза.

— А может, лучше бублик? — Глаза Бриджит блеснули заботой. — Есть простой, с яйцом, с чесноком, с луком, с чесноком и луком, с коринкой, с сухими помидорами…

— Скажи что-нибудь, папа, — шепнула Клара. — Пока ты не выберешь, нам не дадут есть.

— Бублик, — хрипло выпалил Нельсон.

— Простой, с яйцом, с чесноком, с луком?…

— Простой.

Бриджит, напевая, унеслась в кухню.

Клара устремила на отца укоризненный взгляд.

— Правда в гостиной чисто? — процедила она сквозь зубы. — Мамочка подняла нас в четыре утра, и мы все убрали. Правда, хорошо?

— Чисто! — завопила Абигайл, сердито дергая тугой воротничок. — Чисто! Чисто! Чисто! Чисто!

— Милый? — пропела Бриджит из кухни. — Намазать бублик маслом? Соленым или несоленым? Или с лососем? Или с плавленым сыром? Есть простой, чесночный, пряный, пряно-чесночный…

Нельсон вскочил из-за стола и вошел в кухню. Палец ныл. Он не стал трогать жену, просто схватил бублик с безупречно чистой разделочной доски. Бриджит вздрогнула и заморгала. На какой-то ужасный миг в ее глазах показалось подобие страха.

— Мне пора, — сказал он, отводя взгляд. — Слушай, не готовь на обед ничего сложного, ладно?

Глаза ее потеплели.

— Не буду, милый! — проворковала она, и Нельсон сбежал.

На работе он весь день пытался связаться с Витой: слал е-мейлы, позвонил на автоответчик и наговорил сообщение, прилепил на ее ежедневник самый ярко-оранжевый самоклеющийся листок с запиской. Даже сходил в телефон-автомат и оставил сообщение на автоответчике в их кабинете, а потом на каждой перемене забегал посмотреть. Однако Вита то ли не пришла, то ли от него пряталась.

Как с ней быть? Вчерашнее предложение Викторинис засело в голове и болью отдавалось в затылок, о чем бы он ни пытался думать. Правда, помнил он и миг неуверенности в ее глазах; это воспоминание отчасти затмевало боль. Что, если заняться самой Викторией? Она так явно этого боится, что у него наверняка есть шанс преуспеть. Однако даже тогда они с Витой останутся на прежних местах. Вдруг Викторинис права, и единственный шанс заполучить бессрочный контракт — это убрать Биту?

Вернувшись в кабинет после занятий, он помедлил в дверях, держа в одной руке ключ, а в другой — студенческие работы. В комнате пахло Витиным мылом. Самой ее уже не было, но записка с ежедневника исчезла. Нельсон бросил бумаги на стол, открыл буклет с расписанием и повел раскаленным пальцем по списку семинаров. Он нашел Витин — по Оскару Уайльду и тендеру — с номером аудитории. Семинар заканчивался через несколько минут, почти точно с заходом солнца.

Переход между Харбор-холлом и прилегающим лекционным корпусом был пуст, горели лампы дневного света, под ногами хлюпал нанесенный с улицы снег. Нельсон мысленно готовился к разговору. Что он скажет, когда наконец увидит Виту и коснется пальцем ее запястья? Можно разом покончить с ее карьерой, убрать ее, как Кугана. Разом избавить факультет от хлопот по ее увольнению, а Виту — от неловкости, расчистить себе дорогу.

Он поднялся по лестнице на третий этаж лекционного корпуса. Лампы мигали, то выхватывая из тьмы облицованный желтой плиткой коридор, то снова погружая его во мрак. Нельсон шел, сопровождаемый только эхом своих шагов. Может быть, ему следует коснуться Виты и сказать, чтобы она смирилась со своей… чем? Фемининностью? Маскулинностью? (Даже сейчас не удавалось думать о ней «он».) Взять ее за руку и сказать, чтобы она успокоилась, приняла себя такой, какая есть.

Однако больше всего его мучило любопытство. Кто такая Вита? Что она такое? И что она сама о себе думает?

Нельсон заглянул в полуоткрытую дверь аудитории. Студенты уже ушли. За опущенными шторами в комнате было темнее, чем в коридоре; столы стояли шестиугольником, рядом теснились разномастные стулья. На столе лежали Витина сумка, блокнот и затрепанный экземпляр «De Profundis»[160]. Затаив дыхание, Нельсон услышал скрип губки по доске.

Нельсон часто гадал, какой из Виты преподаватель. На семинарах он у нее не бывал, но слышал про Витину суровость. Вечно недовольная начальством, она со студентами вела себя как строгий доктринер. Нельсон однажды видел программу, которая она раздавала на первом занятии, со списком слов — истина, красота, универсальный, книга, рассказ, автор, литературный, — которые запрещалось произносить под страхом немедленного вылета.