Рассказ или описание - [11]

Здесь с полной ясностью показано, что именно делает вещи в изображении эпической поэзии действительно живыми, действительно поэтичными. И, если мы вспомним приведенные в начале примеры из Скотта, Бальзака и Толстого, мы принуждены будем признать, что эти писатели — с известными изменениями — творили по тому же принципу, который вскрыл Лессинг у Гомера. Мы говорим: с известными изменениями, потому что мы уже указывали, что большая сложность общественных отношений требует от новой поэзии применения новых творческих средств.

Метод описания не поэтизирует вещи, а превращает людей в вещи, в детали натюрмортов. Отдельные свойства людей просто сосуществуют и описываются в порядке такого сосуществования, вместо того, чтобы переплетаться друг с другом и выявлять таким образом живое единство личности в ее разнообразнейших проявлениях, в ее противоречивейших поступках. Ложному простору внешнего мира соответствует схематичная узость характеристик. Человек изображается совсем готовым, как "продукт" общественных и естественных компонентов, рассматриваемых, как совершенно разнородные факторы. Глубокая социальная истина взаимного переплетения общественных условий с психофизическими свойствами людей теряется все больше и больше.

Описательный метод натурализма "бесчеловечен". Превращение им людей в натюрморт является только художественным симптомом этой бесчеловечности, которая выявляется в идейно-художественных взглядах крупных представителей этого направления. Дочь Золя в своей автобиографии рассказывает о следующем высказывании ее отца по поводу "Жерминаля": "Холя принимает определение романа Лемэтра: "пессимистическая эпопея животного в человеке" при условии точного определения понятия "животное". "По вашему мнению, человека делает человеком его мозг, — писал он одному критику, — я же нахожу, что важную роль играют и другие органы".

Мы знаем, что это подчеркивание "животного элемента" у Золя является протестом против неосознанного зверства капитализма. Но бессознательный протест в творчестве переходит в фиксацию "бесчеловечного" животного.

Метод наблюдения и описания при своем возникновении претендовал на то, чтобы сделать литературу научной, превратить литературу в прикладное естествознание, в социологию. Но социальные моменты, схваченные наблюдением и зафиксированные описанием, так бедны, так схематичны, что они очень 'быстро и очень легко могут перейти в полярную свою противоположность, в законченный субъективизм. Это-то наследие и получили от основателей натурализма различные натуралистические и формалистические направления империалистического периода.

6

Ложный объективизм и субъективизм современных буржуазных писателей неизбежно приводят к схематичности, к монотонности композиций. При ложном объективизме натуралистов принципом композиции становится предметное единство той или иной части материала. Композиция основывается, например, на том, что все важные моменты такого тематического комплекса описываются с различных сторон. Получается ряд натюрмортов, связанных друг с другом только предметным единством, которые, согласно своей внутренней логике, стоят даже не друг за другом, а просто рядом друг с другом, не говоря уже о причинной связи. Так называемое действие является лишь тонкой нитью для нанизыванья этих натюрмортов, оно обеспечивает только простую последовательность отдельных натюрмортов, чисто временную, в художественном отношении случайную и недейственную. Возможности каких-либо вариаций при таком методе композиции чрезвычайно незначительны. Писатели пытаются поэтому возместить монотонность, присущую этому композиционному методу, поражая новизной тематики и оригинальностью описания.

Немногим лучше обстоит дело с возможностями композиционных вариаций и в тех романах, которые порождены духом субъективизма. Схема такой композиции заключается в непосредственном отражении основного настроения буржуазных писателей XX в.: разочарования. Дается психологическое описание субъективных жизненных чаяний. а потом, путем описания различных этапов жизни, изображается гибель этих чаяний при столкновении с грубостью и жестокостью капиталистической действительности. Здесь, правда, самая тема обеспечивает известную временную последовательность. Но, с одной стороны, мы все время имеем одну и ту же временную последовательность, с другой — субъект так решительно и бесповоротно противопоставляется миру, что между ними не может возникнуть никаких активных взаимоотношений. Высшая ступень развития субъективизма в современном романе (Пруст, Джойс) превращает всю внутреннюю жизнь людей в некое устойчивое, "вещеподобное" состояние, сближающее, как это ни парадоксально, крайний субъективизм с мертвой "вещеподобностью" ложного объективизма.

Таким образом, описательный метод приводит к композиционной монотонности, в то время как подлинно эпическое произведение не только допускает, но даже требует бесконечной изменчивости композиции и содействует осуществлению ее.

Но разве такое развитие описательного метода неизбежно? Пусть он нарушает старую эпическую композицию, пусть новая композиция не равноценна старой — но разве эта новая форма композиции не дает адэкватной картины "законченного" капитализма? Пусть она "бесчеловечна", пусть она делает из людей придаток к вещам, деталь натюрморта — разве в действительности капитализм не делает с людьми как раз то же самое?