Рассекречено внешней разведкой - [88]

Николай Самарин СПИЧКА

Наступила пауза…

Гостиная сонно тонула в синеватом сумраке теплого летнего вечера. Хрустальная пирамидка люстры еще не зажигалась, только в одном углу комнаты красиво светился на высокой деревянной подставке золотисто-желтый пергаментный абажур с рисунком древней каравеллы; и от него спускался сноп лучей на маленький круглый столик со стеклянным верхом, на пушистый ковер под ним и широкое, низкое мягкое кресло, обтянутое коричневым велюром.

Сидя в этом кресле, Борис чувствовал, что оно так и тянет его в свою уютную покойную глубину. Бокалы из очень тонкого стекла, похожие на большие груши со срезанной макушкой, стояли на столике, сверкая золотыми ободками; на дне их искрился густой, насыщенный солнцем и временем арманьяк.

В гостиной было тихо, очень тихо, располагало к отдыху, к мирной беседе, к покою.

Но наступившая пауза таила в себе нечто совершенно противоположное. В ней было напряжение ожидания чего-то значительного, что непременно должно произойти в этот вечер.

О том, что так иногда бывает, Борис Гарин знал по рассказам старших товарищей. Но одно дело знать понаслышке, а другое — почувствовать самому, что к тебе и к твоему собеседнику подкралась эта самая многозначительная пауза, приостановила разговор и замерла, как гончая в стойке перед норой лесного зверя…

В таком же кресле, но несколько в стороне, в тени, сидел собеседник Бориса — лысеющий, среднего роста человек с прямыми, приятными чертами лица, в новенькой синей паре из тонкой «тропической» Материи. Поблескивало кольцо с черным агатовым камнем, золотые запонки, миниатюрная жемчужная булавка, скрепляющая светло-серый галстук с белоснежной сорочкой. Вот рука человека потянулась за бокалом, попала в освещенный круг, и Борис невольно обратил внимание на тщательно округленные ногти и подстриженную кожу. «Очень заботится о руках», — подумал Борис и еще раз посмотрел в лицо собеседника.

В нем не было ничего необычного. Чуть пухлое розовощекое лицо преуспевающего чиновника, открытый, почти без морщин, лоб, довольно большие серо-голубые глаза, которые сейчас казались темными и блестели под влиянием выпитого Шато нёф де пап. Уже давно Борис привык к немного наивному, пытливому выражению этих глаз, — когда Жозеф Дюваль расспрашивал.0 жизни в Советском Союзе, когда задавал нелепейшие подчас вопросы: «Правда ли, что у вас общие жены?», «Можно ли читать в России Бальзака?». В этих случаях Борис не говорил громких фраз и не делал жестов возмущения, — в удобный момент рассказывал о счастливой семейной жизни своего друга или вспоминал о горьких иллюзиях Люсьена Шардони. Гарий замечал, что в этот миг глаза Жозефа Дюваля оживлялись, как будто он находил ответ на какой-то свой вопрос, и Борис понимал, что пройдена новая грань в их отношениях.

Борис (да и товарищи, с которыми он советовался) часто спрашивал себя, что было причиной установившихся между ним й этим солидным чиновником важного министерства дружеских отношений. Будучи приглашен на кинопросмотр, он пришел, хотя многие из его коллег предпочли сослаться на «ранее принятые приглашения»… Здесь Борис с ним и познакомился. Дюваль согласился пообедать с Борисом в ресторане, потом дал ответный обед. И все время этот наивно-любопытный взгляд, расспросы о жизни русских и ни слова о политике, о том, что могло представлять интерес для сил, враждебных нам.

Во время второго посещения ресторана Борис, выйдя помыть руки, «случайно забыл» на столе свою записную книжку… Борису после передали, что Дюваль книжку заметил, но к ней даже не притронулся.

Нет, положительно трудно было заподозрить Жозефа Дюваля в каком-то злом умысле. Буржуазный интеллигент, который ищет правду, хочет снять шоры с глаз, понять Россию такой, какая она в действительности, — к такому выводу пришел Борис и сумел убедить в этом своих товарищей.

…Размышления Бориса прервал голос хозяина, приглашающий попробовать коньяк. Рука с длинными холеными пальцами подняла снизу грушевидный бокал, покачала в знак приветствия и унесла в тень.

— Надеюсь, мсье Гарин, вы извините меня за этот скромный дружеский ужин.

— Не столько скромный, сколько дружеский, — подчеркнул Борис и весело взглянул на собеседника поверх своего бокала.

Дюваль с готовностью кивнул головой, словно понимая сокровенные мысли Бориса, который снова и снова молча проверял и взвешивал: друг или не друг?

Дюваль охотно брал на прочтение переводы советеких романов, правда, сетуя на. то, что в них «слишком видна тенденция». В советских фильмах его привлекала глубина содержания, хотя по форме он считал наши картины стоящими ниже возможностей кино. Любил поспорить о свободе личности в Советском Союзе и на Западе, конечно, отдавая предпочтение последнему. Кстати, Борису не раз удавалось наглядно показывать Жозефу Дювалю, где подлинная свобода, а где лишь обманчивая маска ее. «Свобода — осознанная необходимость». Дюваль долго не мог уяснить себе значение этих слов и только с большим трудом добрался до сути. Отношения развивались. Борису уже казалось, что от него тянутся к уму и сердцу Жозефа Дюваля тонкие, невидимые, но прочные нити.