Рассекречено. Правда об острых эпизодах советской эпохи - [16]

Но для «настоящих» большевиков Войков так и остался чужим, а после Октября партийные кадровики и вовсе поставили на нем крест: путешествовал в одном вагоне с Мартовым, служил комиссаром в Министерстве труда Временного правительства. Правда, в августе 1917 года записался в большевики, был откомандирован в Екатеринбург, где стал секретарем Уралоблсовета профсоюзов, возглавил городскую Думу и даже был введен в местный Военно-революционный комитет. К слову, на Урале позиции эсеров тогда были сильны, так что появление там Войкова не выглядит случайным: Свердлов, как главный большевистский «кадровик», явно знал, кого туда надо отправить для налаживания рабочего контакта с эсеровскими активистами. Ну, и с меньшевистскими, возможно, тоже. Фигурять в анкетах изначальным большевизмом Войков не мог, а после разгрома в июле 1918 года так называемого левоэсеровского мятежа упоминать о каких-либо былых связях с эсеровской боевой организацией и вовсе стало опасно. Безопасней было прописать себе в заполняемых документах ранний меньшевизм, но этот же «меньшевизм», выжженный во всех анкетах, намертво блокировал путь наверх по линии партийной. Отсюда и его неустанное стремление любой ценой доказать: да свой я, свой! Именно Войков в Уралсовете яростнее всех требовал казни царской семьи: предлагал расстрелять всех на берегу реки, привязать к ногам гири и утопить. Также он якобы поведал Беседовскому, что напросился на поход в ипатьевский подвал, лелея мысль лично шлепнуть бывшего царя, чтобы уж точно и наверняка войти в историю. Но, по его словам (опять-таки, в изложении Беседовского), все испортил «скотина, мясник, идиот» Юровский, сразу застреливший Николая и превративший «торжественный исторический акт» в мясницкую бойню. И вот Войкову в общей куче расстрельщиков якобы пришлось беспорядочно палить по императрице, детям, прислуге, добивая их выстрелами в голову и докалывая штыками, а потом было разрубание трупов. Войков участием в бойне похвалялся, демонстрируя снятый с пальца императрицы перстень с рубином и пистолет, из которого стрелял. Но это повествование, скорее всего, просто плод буйной фантазии перебежчика Беседовского. Особенно якобы снятый с пальца убитой императрицы перстень: да за такое Юровский его бы самолично на месте пристрелил! Даже столь дотошный следователь, как Николай Соколов, упорно копавший это дело по горячим следам, обнаружил лишь подпись Войкова на требовании о выдаче серной кислоты, которую использовали для уничтожения тел. В хранящихся в архивах воспоминаниях организаторов и непосредственных убийц, в частности, Якова Юровского и Петра Ермакова, никакого упоминания Войкова нет, но его роль в этом деле действительно велика. Именно Войков — автор, организатор и основной исполнитель изощренной чекистской провокации образца июня — июля 1918 года, целью которой было получение «неопровержимых» письменных доказательств подготовки некими монархистами побега царской семьи из Ипатьевского дома в Екатеринбурге. Речь идет о тайно переданных низложенному монарху письмах, написанных по-французски якобы от имени группы офицеров-монархистов, обещавших вызволить Николая и его семью из заточения. Как раз Войков и придумал, а затем вместе с чекистами реализовал эту грязную провокацию, вынудив Николая вступить в переписку с мнимыми спасителями, он сочинял, а затем и надиктовывал эти письма чекисту с хорошим почерком. Хорошо владея французским, самолично писать их не стал, не желая оставлять каких-либо следов своего непосредственного участия — обстановочка была крайне неустойчива и опасна. Вот именно эта переписка с лжезаговорщиками и стала поводом для обоснования убийства…

Но факт, что Войкову действительно хотелось «живого дела», славы, почестей, чинов, а даже и после цареубийства ему — бывшему боевику — еще долго пришлось прозябать по линии… потребкооперации. Впрочем, все «екатеринбургские мясники» тогда тоже оказались не в фаворе — именно из-за этих недоумков, не сумевших сработать тихо и «чисто», кремлевская головка на долгие годы и оказалась невыездной. Мало того, они ведь еще и требовали общественного признания своего «подвига», болтая о нем где ни попадя, невзирая на четкое указание высшей инстанции: сидеть тихо и молчать в тряпочку.

…В 1922 году Войкову удалось перебраться на дипработу, и в конце 1924 года он с большим трудом получил пост советского полпреда в Варшаве. Но и там бывший террорист (если, конечно, террористы бывают бывшими) сидеть тихо не собирался. Так жаждал высунуться и рвался к «живой» (т. е. боевой) работе, что проявлял гиперактивность даже на работе вовсе не дипломатического свойства, лично участвуя в вывозе провалившихся агентов и боевиков, организации тайных вечерь с местными подпольщиками или в «утилизации» ненужного, но опасного «специмущества» — например, лично топил бомбы в Висле. Когда же утопил, загорелся очередной идеей фикс: а не замахнуться ли нам на Юзефа нашего Пилсудского? И, к вящему ужасу польской контрразведки, вроде бы даже занялся подготовкой его убийства на полном серьезе — на свой страх и риск, самодеятельно, без санкции Кремля!