Расплата - [112]

— Раненых тоже бросали в яму?

— Не видел. Я бросал только покойников.

— Когда конвоировали узников к месту казни, применяли силу, избивали, толкали?

— Ничего плохого не делал. Хоть темный и глупый был, а совесть не потерял.

— Как же темный и глупый сумел стать агентом гестапо? — внезапный вопрос прозвучал как неожиданный выстрел.

— Каким агентом?! Какого гестапо?! — впервые за все допросы нервно выкрикивает Прикидько.

— Хватит валять дурака! Вам уже предъявлялись многие немецкие документы, могу предъявить донесение гестаповского резидента Якушева, у которого вы состояли на связи. Итак, расскажите, как внедрились в подполье Золочевского лагеря военнопленных?

Молчит Прикидько. Харитоненко не торопит. Разглядывая его длинные, как у гориллы, руки, вновь переживает трагедию, разыгравшуюся в Золочеве. Это там 5 сентября 1943 года на вокзале был арестован начальник штаба «Народной гвардии» девятнадцатилетний Тадеуш Гаевский. Предал агент-провокатор Станислав Крук, проникший в военный совет подполья. В это же время в золочевском лагере военнопленных орудовал гестаповский агент Прикидько, искал подпольщиков. Удар, как и планировало гестапо, был нанесен с обеих сторон.

— Намерены давать показания или решили отмалчиваться? — спокойно выясняет Харитоненко, словно поведение Прикидько не имеет для него никакого значения.

Внешне безразличный Прикидько лихорадочно соображает, за что бы уцепиться в новой ситуации. Невозможно отмалчиваться, надо как-то выкручиваться, не то конец! И говорить опасно: тоже можно оступиться. Надеялся, что не докопаются до проклятого Золочева, — таки докопались. Харитоненко не станет брехать, есть у него донесение Якушева. Как отвести от себя эту кровь? Надо как следует раскинуть могзами.

— Гражданин следователь, схватило живот, не могу давать показания.

Хотите подумать, — комментирует Харитоненко. — Сделаем перерыв, допрос продолжим после обеда.

Отвели Прикидько в камеру, прилег на койку, пытается собраться с мыслями. Закрыл глаза — снова перед ним Битнер:

— Как думаете жить после войны?

— Вся надежда на вас; думаю, не обидите.

— Вы отличный вахман, за верную службу хочу предложить еще лучшую. Справитесь — получите большое богатство. Где находится ваше село?

— Чабанка мое село, недалеко от Очакова.

— Очень хорошо! Так вот в Чабанке или в другом селе вы получите в собственность двести гектаров земли. Двести гектаров! И получите много крестьян, которые будут на вас работать. Станете большим помещиком, настоящим герром Прикидько. Вы меня понимаете?

— Очень даже понимаю! — хочется верить такому огромному счастью. — Будете мною премного довольны. Кому прикажете глотку перегрызу.

— Глотки перегрызать не надо, для этого есть собаки, — расхохотался Битнер, одобрительно потрепав по плечу. — Надо раскрыть заговор против немецкой власти. В одном лагере русские пленные хотят взбунтоваться и убежать. Вас оденут как военнопленного и посадят в этот лагерь, будете нашим разведчиком. Узнаете, кто бунтует, кто командует бунтовщиками — и двести гектаров ваши!

— Все сделаю! Выведу бунтовщиков на чистую воду.

И отец, и он мечтали всегда о земле. Не колхозной — собственной, чтобы к одной земле прирастала другая, чтобы с каждым годом иметь все больше работников, чтобы была своя мельница, маслобойня, свои волы и лошади. Для этого готовы были работать до седьмого пота, вытягивать жилы из себя и всех близких. Но мечта отдалялась, становилась все более призрачной. И вдруг двести гектаров! Немцы не кидают слов на ветер, раз сказали — дадут.

Как сейчас помнит разговор в городском гестапо с большим начальником, оберштурмфюрером. Определили его под начало Андрея Якушева. Это был мастак в своем деле, не разводил пустых речей. Расспросил, где был в плену, осмотрел со всех сторон, сомнительно покачал головой:

— С твоей рожей в Золочевском лагере нечего делать, сразу прикончат. Надо тебе, Степа, опять вспомнить, как мучатся пленные.

Дали красноармейское тряпье и бросили в лагерь военнопленных в Цитадели. Голодал как все, издыхал от жажды, делал ту же «зарядку», что в Яновском лагере, за двести гектаров готов был еще не то вытерпеть. Через две недели Якушев осмотрел, похвалил: «Теперь годишься!» Сам оберштурмфюрер проинструктировал, как вести себя в лагере и что выведать. В Золочев отправился с Якушевым, тот дал свой инструктаж. Для начала спросил:

— Понравилось в лагере военнопленных?

— Ничего.

— Да ты не бойся меня. От этого «ничего» дохнут как мухи. Каждому охота выбраться из лагеря, но не всем удается. Умные поступают на немецкую службу, дураки бегут, чтобы воевать с немцами. Почему дураки? Потому что убивают их и при побеге, и когда убегут. Не понимают своего интереса, летят как бабочки на огонек далекого фонаря о надписью: «Советская власть». На хрена нам такая власть! В фонаре догорает керосин, фитиль вот-вот погаснет. Но в Золочевском лагере ты должен вести себя как дурак, никто не должен понять, что ты умный. С сегодняшнего дня нет у тебя родителей, их убили фашисты, остался один отец — Сталин…

Лагерь военнопленных в Золочеве не такой, как в Хелме или во Львове. Два каких-то сарая, колючая проволока, несколько сот доходяг. Одни грузят и разгружают вагоны на узловой станции, другие заняты в немецких фольварках.