Расплата - [107]

— В чем же вы не согласны со свидетелем Голюком?

— А как я могу согласиться, когда он нагло заявляет, что я бил палкой и высказывался о Сталине? Да еще приплел какого-то голого. Сами подумайте, как можно голого привязать к каменной стене?

— Как можно! — с болью повторяет Голюк. — Вы же, господин комендант, отлично знаете, как это делалось. Неужели забыли тот крюк, к которому подвешивали?

— Немцы так вешали, — подтверждает Якушев, будто и не задавал свой вопрос. — Я к этому месту и близко не подходил.

— Имеются ли вопросы друг к другу? — спрашивает в заключение Харитоненко.

— Вопросов нет. Пусть свидетель Голюк перестанет говорить неправду, — заявляет Якушев.

— Некому задавать вопросы, — махнул рукой Никифор Григорьевич.

2

Растянулся Якушев на тюремной койке. Не берет сон. Даже с некоторым удовлетворением думает о том, что гражданин следователь опоздал: жизнь в основном уже прожита. И все равно помирать неохота. Только бы не шлепнули, а на Колыме поработать можно. За полицию не дадут пулю. Вон Шерстогубов уже на свободе, а мокрых дел у него было по уши. Если же докопаются до гестаповской службы — амба! Не должны докопаться: Крук убит партизанами, в гестапо имел дело только с оберштурмфюрером Шенбахом. Этот уже тогда был немолод, скорее всего сдох. Как знать… Считал, что лагерь давно похоронен, а между тем нашлись… Может, и по тем делам остались свидетели?..

Вспоминается весна сорок третьего. Началось тогда с трамвайщиков Львова. У Крука проходил курс наук. Тот был мастером своего дела, учил при встречах с подпольщиками как можно меньше выдумывать. Попал в плен лейтенантом — так и должен рассказывать, для геройства можно слегка добавить. Добавили сбитые самолеты. Правда, у следователя они вызвали смех. Тут Крук ни при чем, у трамвайщиков самолеты прошли первым сортом. Но одно дело — трамвайщики, другое — следователь. Впрочем, такая брехня не страшна, все хвастают. И с побегом из Цитадели Крук здорово придумал. Положим, не Крук, а сам Шенбах придумал побег. Обеими руками надо держаться за этот побег, Шенбах шумно тогда его разыскивал, следователю не будет поживы. Так и скажет: «Замучила совесть, бежал!» Укажет людей, укрывших его во Львове, они докажут, что в июне 1944 года гестаповцы схватили и бросили в тюрьму. Есть свидетели, что в июле, когда шли бои на окраинах Львова, бежал из тюрьмы, присоединился к Красной Армии, геройски сражался с фашистами. Тут полный порядок. Но вдруг остались следы у трамвайщиков? Не должно быть следов, все сработано чисто. Крук познакомил с Дорошем, тот спрятал беглеца из Цитадели у стариков Кирисей. Вид имел подходящий: в гестапо заставили поголодать, нарядили в тряпье. Через две недели стал проситься на дело, заявил Дорошу, что не желает отсиживаться, должен рассчитаться с фашистскими гадами… Может, и впрямь надо было перейти к партизанам, ведь Сталинград показал, каким будет окончание войны. Задним умом легко рассуждать. Тогда поверил Круку и Шенбаху, что русские собрали под Сталинградом последние силы и там их растратили. Подвели, сволочи! А у подпольщиков разыграл все правильно, Дорош стал посылать на задания. Показал себя смельчаком, под носом у немцев расклеивал листовки, на стенах писал надписи против фашистов, трамвайщики дружески окрестили его русским медведем. Это Шенбах посоветовал назваться русским: мол, так будет больше доверия. Не прошло и двух месяцев, как с трамвайщиками было покончено. А он «чудом спасся»: в это время поехал в район менять барахло на продукты, старики Кириси подтвердят. Среди трамвайщиков не будет свидетелей, всех перевешали. Рассказать следователю о своих подвигах в рядах подпольщиков? Рискованно: трамвайщики провалились, а следователь уже знает о его связи с гестаповцем Штольце, Шерстогубов наболтал три короба. Нет, лучше быть подальше от трамвайщиков. Хватит того, что бежал из лагеря, скрывался во Львове, был схвачен, посажен в гестаповскую тюрьму. А вдруг Кириси, если живы, ляпнут, что его привел Дорош? Ну и что, вполне мог посочувствовать бежавшему лейтенанту. С трамвайщиками порядок, это дохлое дело. А Чертков? Поначалу в Черткове получилось хреново: только приехал — встретил на улице Коваля и дал деру. Не хотелось встречи с Тоськой и ее сосунками, совсем ни к чему было вешать такой груз на шею. Коваль тоже был совершенно не нужен: его, Якушева, многие знали в Черткове, было с кем встретиться. В городе, по данным гестапо, действовали сопляки, решившие ополчиться на немецкую армию. И название себе придумали угрожающее — «Смерть фашизму!» Расклеивали листовки, поджигали склады — и никаких следов. Полиция не нашла подпольщиков, он же докопался, проявил находчивость. Помог случай, удалось ухватиться за кончик и размотать клубок. Довоенный сосед был тихоня, хороший портной, пришлось шить у него гражданский костюм и пальто. Однако вспомнил, как его сын Мироська увлекся «Чапаевым», записался в комсомол, перестал учиться у отца портновскому ремеслу, стал готовиться в университет. Почему-то пришло в голову, что и Мироська — «Смерть фашизму!» И не ошибся! Стал следить за портновской квартирой, подловил Мироську на улице, рассказал, что бежал из лагеря, попросил помочь спрятаться от фашистов. Объявил, что квартира жены красного командира под контролем гестапо, там появляться нельзя. Мироська загорелся, сразу взялся за дело, спрятал у своего друга Ивана Иванива, уговорил его родителей. Дальше пошло как по маслу. У кого же учиться, как не у него — лейтенанта Красной Армии, героя первых боев, дважды раненного, бежавшего из фашистского плена! Научил. Сопляки быстренько очутились в гестапо, родители Иванива тоже. Комедия получилась! Сопляки держатся железно, их дубасят, они — ни звука. Тогда его пустили в ход: в разодранной одежде, с разбитым лицом привели на очную ставку с Мироськой. Сказал Мироське: «Они все знают. Запираться бессмысленно. Остается спасать свою жизнь!» Сопляк бросился с кулаками: «Ты не красный командир — предатель!» Хотелось врезать ему как следует, но этого нельзя было делать. После допроса обоих кинули в одну камеру, однако как ни подкатывался к сопляку — все впустую. Мироська вел себя смирно, но на все разговоры у него был один ответ: «Только познакомил тебя с ребятами — и провал. Это ты сволочь!» Обидно было выслушивать такие слова, хотелось придушить щенка. Но Шенбах искал корни, считал, что за сопляком стоит «Народная гвардия», требовал добраться до главных зачинщиков. Сопляки никого не выдали, так и сдохли. В общем, от этой компании не осталось никого. Нет свидетелей! А если сообщит Коваль, что видел в Черткове? Надо обмозговать. Мог Коваль обознаться? Вряд ли: жил у него больше года. А мог он, Якушев, находясь в бегах, пробираться в Чертков к любимой жене и детям? Вполне. Почему же не встретился, почему убежал от Коваля? Потому что Коваль был бандеровцем, работал на гестапо. От кого узнал? Может, от Мироськи? Упаси бог, эту компанию не следует трогать. От кого же мог узнать?.. Ну, скажем, когда подходил к дому Коваля, знакомый мужчина предупредил. До войны не раз встречались на улице, фамилии не знает, но может опознать. Пусть показывают. Если через сорок лет не узнает, с него взятки гладки. К тому же, благодетель вполне мог стать покойником: тогда ему было за сорок. Итак, Чертков тоже можно списать. Сокаль? О Сокале нечего беспокоиться: там была совсем небольшая подпольная группа, дело прошло без сучка и Задоринки. Приехали, Крук свел бежавшего из лагеря русского лейтенанта с комендантом подполья Кузивым. Кроме коменданта Крук никого не знал; он, Якушев, дал всех остальных. Обрадовались, что имеют своего красного командира, и получили. Самое слабое место — Золочев. К тому времени он, Якушев, стал агентом-резидентом, раньше даже такого слова не знал. С тех пор пошли неплохие деньги. Отвели во Львове еврейскую квартиру с зеркалами, диванами и шкафами, выдали документ на Николая Андреева, экспедитора немецкой промышленной фирмы «Ле-Пе-Га»