Расплата - [182]

— Битте шён, вас воллен зи?

— Битте, фрау, штрассе нах флюгплац?

— О! — закивала, улыбаясь, немка. — Коммен… дорт майн манн.

И, освещая свечой дорогу, стала подниматься по винтовой деревянной лестнице. Потом она открыла на верхнем этаже массивную дверь, и через обширный холл они увидели большой зал с картинами в позолоченных багетах и старомодной, очень затейливой и, видимо, довольно редкой мебелью, письменный стол, украшенный на углах гривастыми львиными барельефами, вместительный книжный шкаф и портрет женщины на стене, чем-то похожей на сопровождавшую их старую немку, только молодой и красивой.

В этой высокой комнате со сводчатым потолком казалось безнадежно затерянным плетеное кресло-качалка, в которой сидел худой, высохший старик с жидкими седыми волосами и розовой лысинкой, проглядывающей сквозь них. Рядом у его ног лежал на ковре посох с серебряным набалдашником. Пристально посмотрев на вошедших, он вдруг проговорил ясным и твердым голосом на чистейшем русском языке, без всякого акцента.

— Здравствуйте, храбрые воины Красной Армии. Честь имею приветствовать вас в своей скромной родовой обители. — Старик без восторга, но и без ненависти пристально поглядел на них. На его худощавом голубоглазом лице была только боль, грусть и усталость. — Разрешите представиться. Бригадный генерал в далеком прошлом барон фон Флеминг. За Гинденбурга воевал, скрывать не стану, к Гитлеру и его вермахту никакого отношения не имею. Готовя меня к войне с Россией царя Николая Второго, мой папаша изрядно позаботился о своем сыне. Русскую литературу от Карамзина до Маяковского включительно знаю безупречно. Русский язык так же. К большевикам больших претензий никогда не имел, потому что они шли своей дорогой, так же, как я своей. Сущность мировоззрения этого безграмотного ефрейтора Гитлера и его клики всегда понимал, иначе бы не оплакивал этот портрет. — И старик кивнул на черный багет, заключавший в своем прямоугольнике увеличенную фотографию фашистского генерала с эсэсовскими эмблемами.

Якушева приковал к себе поворот головы, крутой лоб, рассыпанные над ним чуть вьющиеся волосы и глаза, дерзкие, вызывающие.

— Как видите, — продолжал старик, — паралич мешает мне приветствовать вас стоя, господин офицер.

— Старший сержант, — поправил Веня.

— Ничего, еще будете и офицером, — улыбнулся старик. — У вас все впереди. У вас будущее и, если верить крылатой фразе Наполеона, маршальский жезл в вашем ранце.

— Когда же случилось это несчастье? — спросил Веня, глазами указывая на траурный портрет молодого генерала, чтобы хоть как-нибудь заполнить паузу, назревшую в их разговоре.

— Паралич меня разбил двадцатого сентября сорок третьего года, когда я узнал о расстреле моего сына генерала СС Вальтера Флеминга.

— Вашего сына расстреляли? — удивился Якушев. — За что же?

— За то, что он был среди тех офицеров и генералов, которые пытались совершить покушение на Гитлера, после вашей победы в Орловско-Курской операции. Они уже тогда видели печальную перспективу краха нашей армии, оказавшейся под владычеством Гитлера, этого зарвавшегося дилетанта и психически ненормального человека, хотя и не лишенного дарования.

Веня усмехнулся, но оставил без внимания последние его слова. «Бог с ним, поздно перевоспитывать этого странного старика».

— Флеминг, Флеминг, — озадаченно, но не убежденно, еще не доверяя своей памяти, повторил Веня. — Скажите, а не служил ли ваш сын в сорок втором году в Новочеркасске в гестапо?

Водянистые глаза человека, сидевшего в кресле-качалке, неожиданно вздрогнули, и синие веки над ними поднялись выше.

— О да! — воскликнул старик. — Мой сын действительно служил в этом городе. Но откуда вы об этом знаете?

— Я родился в Новочеркасске, — заволновался Веня. — Я был там после изгнания оккупационных войск… Отец… мой отец Александр Сергеевич Якушев вызывался к нему на допрос и потом уверял меня, что ваш сын был благородным человеком. Вот как, господин Флеминг, оказывается, пересекаются людские судьбы.

Старик пожевал сухими бескровными губами, лоб его покрылся мучительными морщинами.

— Да-да, — заговорил он вновь, не в силах преодолеть беспокойства. — Вы правы, мой сын действительно писал о каком-то старике педагоге, с которым ему было крайне интересно беседовать. Его, кажется, действительно звали Александр Сергеевич. А вы? Вы, значит, его сын? Марта, Марта! — закричал он, волнуясь, и, когда старенькая немка приблизилась, потребовал, чтобы она принесла кофе и четыре рюмки ликера. — Мы вместе выпьем за то, что отгремели последние залпы этой страшной войны… Ко мне уже не возвратятся силы, и недолго осталось ходить по земле, но, когда я уйду в лучший мир, обещай торжественно, Марта, что ты обязательно побываешь в Новочеркасске, чего бы это ни стоило, чтобы поклониться тем улицам и площадям, по которым ходил наш сын, мечтавший об уничтожении Гитлера и гитлеризма. Обещай же, Марта, исполнить мой завет при этих славных ребятах.

Вместо послесловия

Вот и закончена книга об этой суровой большой войне. Вот и поставлена в конце последней строки последняя точка. На земле нашей воздвигнуты памятники и обелиски героям, поросли бурьяном могилы злодеев и давно уже распаханы тракторами.