Расплата - [55]

Вадон не шутил. Нападение средь бела дня означало, что для него, Вадона, законы не писаны. Еще одной погоней, причем совершенно незамаскированной, он, возможно, давал понять Биллу, что уже знает о его встрече с Лантье и что из этой затеи ничего у него не выйдет. Он, Вадон, может делать все, что ему заблагорассудится, и плевать ему на последствия. С одной стороны, это было жутко, а с другой — молниеносность и непродуманная жестокость его реакции свидетельствовали, что он запаниковал. Министр хотел, чтобы Билл убрался из Франции, и как можно скорее. Но если ему доложили, что Билл не сдался и даже встретился с Бургосом, предсказать, как он среагирует на это, невозможно.

При этой мысли слабая дрожь пробежала по спине Билла. Не то чтобы ему стало страшно, нет, даже во Вьетнаме он почти ничего не боялся, было лишь странное ощущение, что в любой деревне, населенной улыбчивыми крестьянами, можно было войти в любую живописную хижину, где один из этих улыбающихся, приветливых поселян не задумываясь перережет тебе горло. Не в пример некоторым психам, Билл никогда не попадался в ловушку, и теперь он намеревался посчитаться с Вадоном за избиение, облегчить предсмертные страдания Сиди Бею и отдать последний долг Ахмеду. И при этом быть очень осторожным и предусмотрительным, чтобы не попасться в какую-нибудь западню.

Такси остановилось перед домом семейства Бенгана, Билл вылез из машины и настороженно огляделся. На мгновение его охватила тревога: невдалеке, возле кучки бедно одетых мужчин, стоял парень и смотрел на него в упор темными злыми глазами. Опасения рассеялись, когда парень, решив, видно, что он не полицейский, кивнул тощему негру, ошивавшемуся за перевернутой картонной коробкой. Негр сигнал понял и бросил на коробку рубашками вверх три измятые игральные карты. Когда игроки, зачарованные его скороговоркой, зажав в кулаках деньги, вытянули шеи, Билл пересек тротуар и вошел в магазин.

Парень, проученный Биллом в день похорон, склонился над жестяными банками. Билл весело помахал ему рукой, а тот мрачно проводил его глазами, в которых сверкала ненависть. Как только Билл поднялся по узкой лестнице, парень прошептал что-то приятелю и выскользнул из магазина, перешел дорогу и поспешил в унылое кафе с облупленным фасадом. Там он бросил на стойку монету и что-то тихо сказал хозяину, игравшему в кости с единственным посетителем. Хозяин, не отводя глаз от костей, взял монету, достал из-под стойки потрескавшийся телефон и поставил его перед парнем. Тот подтянул аппарат к себе, насколько позволил шнур, повернулся спиной к игрокам и, пригнувшись, набрал номер.

Из похожего на пещеру зрительного зала старого кинотеатра слышались тихие голоса детей. Они что-то декламировали. Под эти звуки имам Бухила вышел из бывшей проекторской, которую он переоборудовал в свой кабинет, и приблизился к перилам балкона. Засунув руки под мышки и прислонившись к перилам, он стоял и смотрел вниз на сцену.

Из зрительного зала уже давно вынесли все кресла и поделили его на небольшие комнаты перегородками — чуть выше человеческого роста, в эти клетушки постоянно поступал сверху свежий воздух. Почти все комнаты были заняты: в одних мужчины и женщины работали на компьютерах, в других бедно одетые мужчины сидели за столами, склонившись над раскрытыми книгами, а молодые, облаченные в халаты учителя писали мелками на старомодных школьных досках арабской вязью и подбадривали старательно читавших учеников. Женщины в национальных североафриканских одеждах занимались в отдельных классах, они сидели в одинаковых позах, и им преподавали молодые учительницы в серых халатах — униформе последовательниц Бухилы. А в самом конце зала располагались классы, в которых группами приблизительно по двадцать человек учились мальчики и девочки, все в одинаковых опрятных серых одеждах. Они сидели на низких скамейках или прямо на полу, поджав ноги «по-турецки». Им было всего лишь от четырех до семи лет, но обучались они тоже раздельно. Отлично воспитанные, дети внимательно слушали учительниц или нараспев усердно повторяли за ними арабские фразы.

В дверях сновали с деловитостью муравьев еще какие-то люди, в основном молодежь. Когда они входили в помещение с залитой ярким светом улицы и щурились в полумраке, их внимательно оглядывали сидевшие в тени атлетически сложенные парни в джинсах и теннисках с красными нашивками на рукавах.

В кабинете три раза негромко прозвонил телефон, но Бухила даже не обернулся. Из комнаты вышел бородатый мужчина в темном халате и чалме. Почтительно остановившись в нескольких шагах от имама, он тихим гортанным голосом произнес:

— Вас просят к телефону.

Бухила продолжал смотреть вниз, казалось, он ничего не слышал.

— Кто? — не оборачиваясь, наконец спросил он.

— Он отказался разговаривать со мной. Сказал только, что вы как будто хотели поговорить с ним, — неловко переступив с ноги на ногу, ответил помощник.

Бухила с нарочитой медлительностью повернулся к нему.

— С чего вы взяли, что я буду разговаривать с человеком, который даже не соизволил назваться? — Его презрительно сощуренные глаза словно факелами жгли лицо молодого служителя.