Расплата - [192]

— Чтобы меня посадили? Я из-за него в тюрьму садиться не собираюсь, — сказал Мушни и вспомнил Тапло. — А сейчас и вовсе дела мои таковы, что являться в милицию мне никак нельзя.

— Ладно, с одним покончим, потом придумаем что-нибудь.

Гота оседлал своего серого и передал Мушни ружье.

— Мы поехали! — крикнул он пастухам и послал вперед коня.

18

Пять дней прошло в бесплодных поисках. Погода испортилась. Солнце выглядывало лишь изредка. С утра моросило, к полудню дождь усиливался, а вечерами густел туман. Небо было обложено серыми тяжелыми тучами. Сентябрь брал свое, и горцы гнали стада в долину. Пустели отсыревшие пастбища, дождевые потоки бороздили склоны и вливались в мутную реку, яростно подмывающую крутые берега.

Пять дней не слезал Мушни с коня, следуя по пятам за неутомимым Готой по скользким тропинкам. Борода у него отросла, щеки запали. Когда он сходил с седла, ноги подкашивались от усталости, и азарт, который вовлек его в эту поездку, улетучился, подобно хмелю. По ночам, становясь на отдых, они собирали хворост и разжигали костер. В огненных языках Мушни мерещилось лицо Тапло, и он рвался к ней, желал ее с невероятной силой. Мушни мало ел, не замечал своей пропотевшей грязной одежды, не беспокоили его задеревеневшие на ветру волосы, колючая борода. Он думал только о том дне, когда вернется в деревню и увидит Тапло. Тапло постоянно стояла у него перед глазами. Он чувствовал себя как человек, отправившийся в дальний путь и забывший запереть дверь своего дома. Шли дни, и с ними росло желание возвратиться. Но каждое утро Мушни первым поднимался с ночлега, где они чутко спали, седлал лошадей и молча ждал Готу. Потом начиналась утомительная, бесцельная езда. Ничто не нарушало ежедневного однообразия. Только однажды они увидели всадников, едущих вдоль берега реки. Они пришпорили коней, почти было догнали их и узнали милиционеров.

— Вот привязались! — усмехнулся Мушни. — Никуда от них не скроешься.

Милиционеры их не заметили и неторопливо продолжали свой путь Кто знает, может, убийцы Квирии так же незаметно откуда-нибудь наблюдали за ними. Трудно в горах найти человека. И все же они искали.

Как-то раз на холме, выплывшем из тумана, повстречалась им овечья отара. Гота спросил чабанов, не проезжал ли здесь кто подозрительный с крадеными лошадьми. Чабаны уже знали о гибели Квирии, но конокрадов не видели. Иногда перед сном Гота рассказывал какую-нибудь охотничью историю. И Мушни начинало казаться, что они и сейчас преследуют зверей. Великодушный и добрый человек был Гота, много повидал он на своем веку, Мушни было приятно его общество. Он с удовольствием слушал его и привязался к нему всем сердцем. Они поднимались порой до самых ледников, куда только могли добраться кони, но и там не было никаких следов. Они были предельно осторожны, об охоте не помышляли, не вскидывали ружья при виде спугнутой птицы. Прочесывали горные тропы, осматривали покинутые стоянки, часами сидели в засаде возле перевалов и перекрестков — и ничего, только шум водопадов. Они в постоянном напряжении ждали чьего-нибудь появления в этих безлюдных горах, под насупленным небом. «Сквозь землю они провалились, что ли?» — бранился Гота. А Мушни до сих пор не мог разобраться, хочет он в самом деле настичь бандитов или нет? С одной стороны, он ждал этой, встречи, потому что убийцы Квирии были достойны возмездия. С другой стороны — те злость и возмущение, которые привели его сюда, в горы, были направлены не против определенных людей, а против той запутанности, которую создает жизнь, а отомстить жизни было невозможно, поэтому это утомительное преследование иногда казалось ему бессмысленным. Он думал о Тапло, и негодование его приобретало окраску грусти, которая не позволяла целиком принять и полюбить жизнь, содержащую много добра.

Так или иначе, он беспрекословно подчинялся Готе, несмотря на то, что все неукротимее стремился к Тапло. Он не собирался возвращаться к ней прежде, чем сам Гота пожелает вернуться, прежде, чем будет исчерпана последняя возможность догнать убийц Квирии.

— Куда они могли исчезнуть? — спрашивал он у Готы.

— Единственный путь — через деревни. Но не думаю, чтобы они решились появиться там с крадеными конями.

— Как знать. Иногда случается самое невероятное.

— Тогда мы напрасно их здесь ищем.

— Значит, смерть Квирии сойдет им с рук?

— Если на свете есть справедливость, не должна сойти… Но не буду говорить, чего не знаю…

И снова мелькали подъемы и спуски, ущелья и пропасти.

Квирию уже похоронили, но они не смогли присутствовать на похоронах. Поиски ничего не дали, у них кончились съестные припасы. Гота решил вернуться, другого выхода не было.

В то утро небо очистилось от туч, и солнце заблистало, выкинуло свои нежные лучи, ласково обволокло вершины далеких гор. Но в узком ущелье, где с оглушительным грохотом неслась река, было холодно и темно, как в подземелье. Мушни и Гота ехали медленно, опустив удила; лошади дорогу знали и шли охотно, предвкушая скорый отдых. Радовался возвращению и Мушни, но чувствовал, как огорчен Гота. Конечно, было бы лучше, если бы они довели до конца дело, которому отдали столько сил и времени. Но разве это поражение могло сравниться с радостью, которая ждала Мушни! Бедному Квирии ничем уже не помочь. Всегда лучше потрудиться ради живого, нежели ради мертвого, несуществующего. По убеждению Мушни, впереди его ждала большая радость, поэтому трудно было упрекнуть его за то веселое расположение духа, в которое он пришел, узнав о конце тяжелых изнурительных поисков. Это не было изменой Квирии. Он сделал все, что мог. Он, конечно, не пожалел бы убийц Квирии, попадись они ему в руки, но иногда он думал о них иначе: кто они такие? Может, у них тоже есть старая бабушка, невеста? Может, они были слепым оружием в руках судьбы, случайным звеном в длинной запутанной цепи?