Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 1 - [222]

Голос Сахарова стал куда-то уплывать.

— Микрофон, микрофон, — Горбачев завибрировал в воздухе расставленной ладонью — как будто танцует лезгинку, кажется, испугавшись, что академику сейчас, оскандалив съезд на весь мир, еще и микрофон отключат без его, Горбачевской, воли.

— В том числе русский народ! На плечи которого лег основной груз имперских амбиций и последствия авантюризма и догматизма во внешней и внутренней политике. Необходимы срочные меры. Я предлагаю обсудить переход к федеративной горизонтальной системе от национально-конституционного устройства. Эта система предусматривает предоставление всем существующим национально-территориальным образованиям, вне зависимости от их размера и нынешнего статуса, равных политических, юридических и экономических прав!

— Все-таки заканчивайте, Андрей Дмитриевич! — примирительно-снисходительно проговорил из президиума Горбачев. — Два рехламента уже! Два рехламента!

Зазвенел еще раз звонок.

— Я опускаю все ограничения! — оговорился Сахаров. — Я пропускаю очень многое!

— Всё! — повторял Горбачев. — Всё! Ваше время истекло!

— Ну я заканчиваю уже! — нежнейшим, обрывающимся голосом говорил Сахаров.

— Два рехламента уже истекло! — не унимался со своими регламентами Горбачев. — Я прошу извинить меня. Всё!

— …Я… внимание… — доносились, уже в отключенный (теперь уже по воле Горбачева) микрофон, жалобные, но дерзкие одновременно, отдельные реплики Сахарова. — Та резолюция, которая…

Камера официозной прямой трансляции по чьей-то команде намертво отвернулась от Сахарова в зал.

— Микрофон! — крикнул какой-то сторонник Сахарова из зала.

— Всё! Всё! — приканчивал Горбачев еще звучавшее — уже так, что не разобрать — где-то у президиума выступление Сахарова. — Всё, товарищ Сахаров!

— Я представляю… от группы депутатов… — доносились, при отключенном микрофоне, еще какие-то реплики надрывавшего свой тихий от природы голос Сахарова — но так ни разу и не сорвавшегося на крик.

— Тоуварищ Сахароу! Вы уважаете съезд — или нет?! — принялся разыгрывать традиционный партийный детский сад Горбачев.

— Я уважаю съезд, но я уважаю и тех, кто меня сейчас слушает! — на полном серьезе ответил, и не думая отходить от трибунки, Сахаров. — Я уважаю человечество, которое… — утоп его голос опять в шуме.

— Мну… Хорошо… — как с больным ребенком заговорил с ним Горбачев.

— …обращения… депутатов… городов, — доносились обрывочные срывающиеся словечки Сахарова, лишенного электрической поддержки — но так и державшего свою оборону на трибунке.

— Всё! — хряпал голос Горбачева — вместе с председательским звоночком. — Всё! Всё!

Регламентный звонок противно дзинькал уже не переставая. Развалившиеся депутаты в первых рядах, на которых сбежала камера с опального зашикиваемого академика, зубоскалили.

Строптивый, скрипучий тембр голоса Сахарова еще слышался, но слов было уже абсолютно не разобрать.

— Прошу… Прошу завершать! — густо, самоуверенно выговаривал Горбачев в свой микрофон. — Прошу заканчивать. Хорошо! — отвечал он на какие-то неслышные реплики Сахарова. — Всё! Заберите свою речь пожалуйста!

Упырята в зале покатывались, потешаясь над расправой над капризным стариком.

— Заберите! — повторил Горбачев — который был теперь вновь подхвачен (на очищенном от академика месте в воздухе) камерой прямой трансляции: гордое, сытое, уверенно смотрящее вперед лицо. Улыбочка. Помахивание психотерапевтической ладонью. Знаки кому-то в зале.

Неожиданно все малочисленные сторонники Сахарова (в основном, депутаты, избранные в Москве и Питере), вслед за уходящим в зал, на свое место, прогнанным с трибуны академиком — встали, отвернулись от президиума, и, стоя, устроили Сахарову овации.

— Прошу садиться, — проговорил Горбачев. — Прошу садиться.

В зале возник какой-то конфуз.

— Включите… какой это? Третий микрофон. Что вы хотите? — спросил Горбачев у какого-то седого мужика с зачесом.

— Троицкий! — брякнул тот, тяжело ворочая, из-за какого-то дефекта, челюстью. — Я хочу выразить некоторое удивление по поводу того, что президиум почему-то делит нас, равноправных народных депутатов, на каких-то которым можно выступать по семь, по восемь раз! И почему мы должны слушать товарища Сахарова?! Почему мы должны, так сказать, ему внимать?! Почему товарищу Сахарову мы разрешаем с трибуны этого съезда обращаться к народам Советского Союза?! Не больно ли много он берет на себя?! Всё у меня!

Бурные, продолжительные аплодисменты двух тысяч отморозков. Блеск зубов и тюбетеек.

— Что и требовалось доказать… — то ли грустно, то ли смеясь, проговорил Горбачев, уже где-то за кадром.

И — весь зал уже, подавляющее большинство депутатов, стоя аплодирующих безвестному, но негодующему товарищу Троицкому.

— Прошу садиться, — сказал Горбачев, подергивая в такт словам головой, с длинным белым наушником в правом ухе — в которое ему не понятно кто и непонятно что говорил. — Дорохие товарищи, завершается съезд, тринадцать дней его работы! Я еще раз хочу вас поблаходарить, народных депутатов СССР, за тот охромный вклад, который вы внесли в его подготовку и проведение. Мы все с вами согласились с тем — и я в данном случае отвожу негативные суждения депутата Сахарова, направленные на то, чтобы принизить съезд, принизить его роль, и этапное значение в судьбе нашей страны…