Раскрытие тайны - [60]

Среди этих ребят есть между прочим немало талантливых, по-настоящему страстных. Некоторые из них проводят, например, свои рабочие дни в городском саду за шахматами, другие ловко играют в домино. Есть среди них и охотники, но тем хуже — надо далеко выезжать, а в летнее время даже какого-нибудь замухрышку-зайца застрелить нельзя, запрещено. Зато приволье в летнее время рыбакам. А приятели Остапа Васильевича — все как на подбор заядлые рыбаки. К ним-то и пробирался сейчас в такси за город на лоно благоухающей природы Остап Васильевич, и хотя сам он не рыбак и даже не любитель, но законы дружбы для него всегда на первом плане.

Остап Васильевич далеко не поклонник красот природы, но, увидев впереди лес, невольно залюбовался. Могучие дубы, клены, липы, сосны, березы заполнили всё впереди. Верхушки деревьев были залиты солнцем и купались в позолоте, а внизу темнела непроходимая стена стволов без единого просвета, за которой скрывалась какая-то, как казалось Остапу Васильевичу, загадочная жизнь.

Еще несколько минут, и за ближним поворотом сверкнула серебристая лента изгибавшейся широким разливом реки.

— Вон к тому месту и подъедем, — сказал Остап Васильевич. Машина начала послушно спускаться вниз.

— Остап! Ура! — раздался вдруг мощный рев, едва Крышкин вышел из машины. Его окружили рыбаки — голые, в одних трусах и бандажах, с черными от загара, волосатыми и безволосыми, толстыми и худосочными телами.

— Черти, вас не узнать сейчас, — искренне смеялся Крышкин. Но кто-то уже снял у него с головы шляпу, кто-то выдернул портфель.

— Раздевайся! Давай к котлу!

— Ну, брат, ты как цыпленок. Так нельзя. Мефистофель! — снова раздались веселые голоса, когда Крышкин разделся. Действительно, великий комбинатор раздетым, да еще в белых вязанных трусах, имел довольно комичный вид. С обеих боков его выпирали ребра. Тонкие ноги заросли дремучими волосами. Плечи оказались немного сутулыми. И сейчас он почему-то еще больше, чем в рабочем наряде, походил на поднебесную птицу с загнутым книзу железным клювом, случайно попавшую в клетку.

Справа на берегу была разбросана одежда рыболовов, их портфели и полевые сумки, слева валялись удочки, спиннинги, бредни и дымил костер, над которым с треноги свисал большой закопченный котел. Над котлом густо клубился пар и разносился крепкий запах жирной ухи.

— Покажи, Иван Варфоломеевич, покажи Остапу, как варится уха, — сказал кто-то из рыболовов.

— Покажу, куда деваться, — отвечал толстый, со спустившимися низко на бедра длинными синими трусами агент Вторчермета, и поманил Крышкина пальцем к себе.

— Уха, Остап Васильевич, это целое искусство, — начал он, когда Крышкин подошел и нерешительно заглянул в котел. — Видишь, кипит — там уже давно и картошка, и соль, и лук. Теперь я бросаю перец. Затем проделаю еще одну операцию. — И он позвал к себе всех рыболовов: — А ну, ребята, освятим каждый по капле.

Кто-то принес бутылку «Столичной», и она стала ходить по рукам. Стоя около котла, каждый выливал в него из бутылки по нескольку капель водки. При этом была полная, торжественная, что называется церковная тишина.

— Спасибо, ребята за службу, — серьезно сказал толстый Иван Варфоломеевич и обратился к Крышкину: — Последняя операция. Он нагнулся, достал лежавший в миске рыбий пузырь и бросил его в кипящий котел. Все наклонились над котлом.

— Смотри, Остап Васильевич, может, такое зрелище видишь последний раз в жизни.

Пузырь попрыгал, попрыгал и лопнул, лопнул беззвучно, поглощенный кипящей ухой, по все вдруг закричали наперебой, словно звук лопнувшего пузыря эхом разнесся по лесу. И заплясали на одной ноге вокруг котла.

— Пляши, Остап, пляши! — кричал толстый агент, но этот поэтический восторг славной когорты заготовителей лома никак не доходил до скромного представителя Главвторсырья. К тому же, ему хотелось поскорее высказать свою новую, изрядно мучившую его идею и заручиться общей поддержкой.

Но момент этот наступил не так уж скоро. Сперва выпили по стакану «Столичной» и, прихлебывая уху, стали расхваливать великое искусство толстого Ивана Варфоломеевича. Потом выпили по другому и вдруг заговорили о трудностях в их почетном и часто неблагодарном деле. Но говорили весело, посмеиваясь, похлопывая друг друга по голым плечам.

— Нет, вы послушайте, что я вам расскажу, — произнес черный, как цыган, агент, обхватывая руками костлявые колени. — Есть тут у меня на одном заводе, приятель. Хороший приятель. Так вот, захотелось ему удружить мне, и он отпустил мне несколько тонн алюминиевой стружки с засором в семьдесят процентов, а когда эту стружку я сдал на переплавку, выход металла шлепнул на семьдесят пять процентов.

— Ну, брат, это уже настоящий грабеж, — вмешался его сосед. — И сколько ты заработал?

— Тут дело не в заработке, а в том, что приятель этот потребовал с меня половину дохода. Так теперь скажите, ребята, можно верить таким людям?

— Но и ты, скажу тебе, Петро, хорош гусь. Смотри, при таких процентах засора и сам пропадешь и нас подведешь, — вмешался черметовец Варфоломеевич.

— Дайте, хлопцы, скажу лучше о другом, — перебивая толстого Варфоломеевича, весело заговорил лысый представитель Цветмета и продолжал в том же веселом духе: — Эх, как, хлопцы, проучил я директора одного своего завода, вот проучил, на всю жизнь помнить будет. Он это меня погнать раз попробовал, без тебя, мол, знаем, что план надо выполнять. Так в прошлом месяце мы ему, послушайте, записали в план сдать двадцать пять тонн алюминиевой стружки, а он всего выдает алюминиевой продукции на двадцать семь тонн. Тут я за него и ухватился. — «Нет, говорит, у меня стружки». — А я ему: — «Вы, товарищ директор, не выполняете государственного задания. Вам придется отвечать перед арбитражем». — И вызвали на арбитраж. Мой директор туда, сюда, а ему говорят: «Ничего не поделаешь, существует такое постановление, надо платить штраф или купить где-нибудь стружку». Тогда, хлопцы, я взялся помочь ему и помог. Теперь он у меня как родной. Двери на завод всегда открыты. Учитесь, хлопцы! — со смехом закончил он и сидевшие вокруг его друзья сумели достойно оценить мастерский ход своего коллеги.