Раскопки - [38]

Потом Филлипс с удовлетворением добавил:

– По правде говоря, Кендрик был ошеломлен, когда я показал ему нашу монету. Он глазам своим не поверил. Мне потребовалось некоторое время, чтобы убедить его, что это не розыгрыш и что не студент какой-то слепил ее в лаборатории.

Стюарт начал смеяться. Глаза его сверкали. Кажется, никогда я не видела его таким счастливым.

– Первое, что сказал Кендрик, – это то, что он абсолютно уверен, что монета не из Восточной Англии. Хотя он смог провести лишь беглый осмотр, он считает, что это тремисс из Меровингской Галлии, датируется периодом между 575 и 625 годами.

Филлипс сделал еще один глоток и сжал губы.

– Учитывая все это, что мы имеем? Погребенный англосаксонский корабль, почти 100 футов в длину, в середине которого, судя по всему, находится погребальная камера. Полагаю, нам стоит думать, что и монета, и золотая пирамидка были помещены туда позднее, но сомневаюсь, что даже Рид-Моир придаст этому серьезное значение. Нет, вывод, несомненно, должен быть таким: это захоронение кого-то важного, а драгоценности – его погребальное имущество.

– Но… – влезла я.

– Да?

Я понимала, что мне нельзя показаться слишком взволнованной, слишком возбужденной. Нужно, чтобы голос звучал спокойно:

– Ну, – сказала я, – если это правда и если профессор Кендрик прав, тогда, конечно, это изменит все наше представление о Темных веках?

Я замолчала. Наступила пауза, и я начала думать, не сказала ли я глупость. Затем Филлипс ответил:

– Ну… скорее всего.

Шторы в нашей спальне были задернуты, кровать разобрана. Горела только прикроватная лампочка. Стюарт вытянул руки перед собой.

– Это был отличный день.

– Отличный день.

– Ты можешь гордиться собой, дорогая.

– Да?

– Ты прекрасно знаешь, что да.

Стюарт снова подошел ко мне и обнял за плечи. От его твидового пиджака исходил успокаивающий запах – аромат солидности и постоянства. Это был такой запах, который мог прогнать сомнения и страхи, возможно, даже навсегда. Я повернула к нему лицо, желая, хотя бы на мгновение коснуться его губ своими. Это было бы прекрасное завершение идеального дня. Стюарт тем временем смотрел поверх моих плеч в окно, будто разглядывая улицу сквозь задернутые шторы. Не ослабляя объятий, он наклонил свою голову к моей. Мы постояли так некоторое время. Беззаботность, с которой Стюарт раздевался, только усилила мою застенчивость. Он расшнуровал ботинки, перекинул брюки через ручку кресла и застегнул пижаму. Я легла в постель – простыни были холодными. Мне пришлось одним движением опустить ноги на кровать, опасаясь, что они застрянут на полпути. Я начала сомневаться, что тепла моего тела хватит, чтобы прогнать холод.

– Ты всё? – спросил он.

– Всё.

– Ну, хорошо. Спокойной ночи, дорогая.

– И тебе.

Он потянулся к лампе и выключил ее.

Вместо того чтобы оставить машину у корта для сквоша, как раньше, Стюарт поехал по дорожке до самых курганов и припарковался возле пастушьей сторожки. Мужчины уже собрались там с лопатами, ожидая указаний.

Все шло как прежде: процессия из дома, установка кресла миссис Претти, дополненного сегодня зонтиком. Перед началом работы Стюарт отдал пирамидку, извинившись, что не сделал этого накануне. Я продолжила работу в той же части камеры, а Стюарт переместился в самый западный угол. Филлипс ходил туда-сюда по краю траншеи, наблюдая за нашими успехами.

Через час или около того после начала работы Стюарт позвал меня к себе. Он обнаружил обод большой бронзовой чаши. Внутри ее, в виде круглого выступа на песке, находился обод второй, чуть меньшей чаши. На одной стороне этой второй чаши был определенный выступ, похожий на воротник, – возможно, крышка. Стюарт решил не пытаться извлечь ни одну из чаш, а оставить их на месте, пока земля вокруг не опустится.

Вскоре появился еще один предмет – первый из нескольких железных зажимов. На одной оси с зажимами находилась большая, как будто бесформенная масса разложившейся древесины. Стюарт полагал – и Филлипс с ним соглашался, – что эти зажимы, должно быть, использовались при строительстве погребальной камеры, а кусок дерева – часть одной из стен или, возможно, даже крыши. Вялость, которую я чувствовала накануне, не проходила. Хотя я и выспалась, но сон был беспокойным и тревожным. Мне снилось черное небо и самолеты, которые уничтожали то, что осталось от Саттон-Ху, и, вероятно, нас тоже. Какая жестокая ирония: мы должны раскапывать останки одной цивилизации как раз тогда, когда наша собственная, казалось, находится на грани уничтожения.

Утром в газете «Дейли телеграф» я прочитала, что немцы продолжают наращивать силы в порту Данцига. Застрелили польского пограничника. Предположительно это сделали офицеры СС, расквартированные в городе. Между тем эксперт по почерку проанализировал каракули фельдмаршала Геринга, главы немецких ВВС. Он пришел к выводу, что Геринг чувствует «свою власть и при этом не отличается особой отзывчивостью».

Перед самым обедом, работая, я наткнулась на стопку сложенной и сшитой кожи. Она выглядела как недогоревшая бумага. Кожа сильно истлела, но несколько стежков все еще были целы. Филлипс предложил положить ее в воду. Принесли миску, и кожу погрузили в жидкость. Некоторое время ничего не происходило. Затем, сначала очень медленно, кожа начала разворачиваться. По мере того как это происходило, я поняла, что это подошва ботинка или сандалии. Я завороженно смотрела, как она сгибается и растягивается. Выглядело так, будто живая нога все еще находилась внутри, на моих глазах становилась осязаемой. Но когда я вынула ее из чаши, она тут же распалась. Все, что осталось, – это невесомая слизь, которая тянулась с моих пальцев длинными коричневыми нитями.