Расколовшаяся Луна - [9]

После ужина я надела мое пальто, обмотала плотно шарф вокруг шеи и прошла по темной, тихой деревне.

Как всегда, при этих вечерних прогулках я не встретила никаких других людей. Иногда мою дорогу пересекала кошка, а овцы на пастбище рядом со старым дубом блеяли доверчиво, когда чуяли меня. До сих пор я избегала вершины грунтовой дороги. Но сегодня я пошла, с бешено стучащим сердцем, ей на встречу.

Две из корявых яблонь не устояли в последнюю бурю. Как скрученный скелет, они упирались в мокрую землю. От них исходил затхлый запах. Не та многообещающая и в то же время испорченная сладость, как во время прощания Колина и меня, о котором я не знала, было ли оно на самом деле или всего лишь было сном. Позволил ли Колин увидеть мне его в сновидении, или я была здесь по-настоящему? В своей тонкой ночной рубашке и босиком, не чувствуя холода и моих ранений?

И играло ли вообще большую роль то, видела ли я все это во сне или нет? Нет, для моих чувств это не имело значения. Однако это имело значение для моего задания. Я могла быть убедительной по отношению к Паулю только тогда, когда сама была убеждена. Может, он сомневался в папином рассудке. Но в моем нет.

С гулкими шагами я побежала вниз к дому, твердо решив сделать то, чего я боялась в течение всей зимы. Я открою ящик, содержащий письма.

Глава 4 Колебания температуры

В последнюю минуту я передумала, но было уже слишком поздно. Мои пальцы передвинули ящик так, что он выпал немного за край. Об остальном позаботилось притяжение Земли. Хотя я отпустила его и в тоже время отпрянула, как будто обожглась, упала сначала я, а потом и ящик на пол — и, к сожалению, так злополучно, что острый металлический край попал мне в висок.

Я оставалась лежать в течение нескольких минут, будто мертвая, и ждала, пока колющая боль, которая пульсировала, как метроном, у меня в голове, перейдет в терпимую пульсацию. С закрытыми веками я вытянула руку и опустила ее на ковер.

Что-то зашуршало. Да, под моими пальцами была бумага. Одна из двух записок, которые торчали в ошейнике Мистера Икса. Я знала обе наизусть, также, как и письма.

— Ты ведь знаешь, он любит рыбу. А я люблю тебя.

Воображение? Пустая, неисписанная бумага? Или буквы?

— Буквы, — прошептала я после того, как наконец нашла мужество открыть глаза, подняться и посмотреть вокруг. — Буквы…

Они были там. Аристократический подчерк Колина. Чернила немного выцвели и были почти коричневого цвета, но достаточно интенсивные, чтобы его строчки чуть ли не засветились. Два письма, две записки. Доказательства. У меня были доказательства.

Поспешно я снова их сложила, убрала назад в металлический ящик, заперла и отнесла их на законное место на шифоньере. Внезапную мысль о том, что я сама сочинила эти строчки в своем летнем безумии — в семье Штурм было возможно все — я настойчиво отметала в сторону. У меня не было ни бумаги Верже, ни чернил каракатицы. Нет, все это было доказательством, и покончим с этим. Скверно уже то, что я полночи сидела перед шифоньером и боролась сама с собой.

Теперь я выиграла и могла отправляться в дорогу. Так тихо, как только было возможно с тяжелым чемоданом в руке, я прокатилась по лестнице вниз и на улицу во двор. Я не хотела будить маму. Заботливо я включила в машине отопление, чтобы мои уродливые твари не умерли от холода, когда я оставлю их в багажнике машины. Затем я оттащила аквариумы и террариумы вниз.

Во время моей второй вылазки по лестнице вверх и вниз проснулась мама, несмотря на то, что я старалась быть тихой. Молчаливо скрестив руки на груди, она мерзла или не одобряла то, что я делала? Она наблюдала, как я несла одно чудовище за другим на рассвете в прозрачных ящиках для перевозки, которые я купила еще вчера, размещала почти нежно между ящиком с водой, террариумами и аптечкой. В багажнике теперь было достаточно тепло. Все же Берта раздраженно прыгала на стенку ящика, когда я принесла этот последний, чувствительный груз в машину, и на одну страшную секунду моего носа достиг затхлый запах Тессы. Я замерла и сделала глубокий вдох и выдох. Мама выжидательно наблюдала за мной.

— Завтракать не будешь? — немногословно спросила она. Я повернулась к ней и увидела, что она плакала. Я только покачала головой. Во рту пересохло, а язык, казалось, прилип к небу. Я не хотела есть, и говорить тоже не могла. Мы нехотя обнялись, не особо при этом приблизившись друг к другу.

— Береги себя, Эли, — сказала мама, но казалось, она не верила в то, что я приму ее совет во внимание после того, как полностью проигнорировала его летом.

Прежде чем я опустила ручной тормоз и включила скорость передач, я вставила новый Моби-диск в магнитолу. Он помог пережить мне зиму, и я горячо надеялась, что он сделает поездку в Гамбург терпимее. У меня не было навигационной системы, только карта, которую я не смогла бы нормально посмотреть во время езды. Мама записала мне адрес Пауля, но я не заглядывала так далеко в будущее. Когда я буду уже в Гамбурге, был мой девиз, то и остальное решится само.

То, что само по себе ничего не решается, стало ясно на автостраде. Асфальт был гладким и скользким, как лед. Колеса как-то странно вибрировали, а медленный, как черепаха, трактор передо мной сводил меня с ума. Раздраженно я начала свой самый первый обгон. Встречная полоса, в конце концов, была свободна.