Расколотый Запад - [34]

Важно представлять себе эту колоссальную подвижку в эволюции права, чтобы понять радикальный обвал, который вызвало правительство Буша — и своей доктриной безопасности, намеренно игнорирующей действующие правовые предпосылки для применения военной силы, и ультиматумом Совету Безопасности: или признать агрессивную политику Соединенных Штатов в Ираке чем-то незначительным, или просто не одобрять ее. На риторическом уровне легитимации речь шла вовсе не о замене «идеалистических» представлений «реалистическими». В той мере, в какой Буш хотел уничтожить несправедливую систему и демократизировать регион Ближнего Востока, его нормативные цели не противоречили программе Объединенных Наций. Спорным был не вопрос, возможна ли вообще справедливость в отношениях между нациями, а вопрос о том, каким путем она устанавливается. Вместе с моральными фразами правительство Буша отправило ad acta[42] созданный 220 лет тому назад проект Канта о придании правового статуса международным отношениям.

Образ действий американского правительства подводит к мысли о том, что для США международное право как среда (Medium) для решения межгосударственных конфликтов, для осуществления демократии и прав человека уже не имеет значения. Эти цели мировая держава открыто декларирует как содержание собственной политики, которая отныне больше не апеллирует к праву, а обращается к собственным этическим ценностям и к собственным моральным убеждениям: она заменяет предписанные юридические нормы поведения собственными нормативными обоснованиями. Но одно не может заменить другого. Отказ от правовых аргументов всегда означает намерение отречься от ранее признаваемых всеобщих норм. С партикулярной точки зрения собственной политической культуры, собственного миропонимания и самопонимания даже гегемон, исполненный самых лучших намерений, не может быть уверен, понимает ли он, учитывает ли интересы и ситуацию других участников [политики]. Это относится к гражданам демократической конституционной сверхдержавы не в меньшей степени, чем к ее политическому руководству. Без включенности в правовые действия, в которых участвуют все затронутые стороны и которые принуждают к взаимному принятию видов на будущее, ничто не заставляет доминирующую сторону отказаться от центральной идеи великой империи и так далеко пойти в децентрации собственного видения перспектив, как этого требует рациональный подход с соразмерным учетом всех интересов.

И такая ультрасовременная держава, как США, тоже подпадает под влияние ложного универсализма империй прошлого, когда в вопросах международной справедливости заменяет позитивное право моралью и этикой. С точки зрения Буша, «наши» ценности имеют значение универсальных, действительных ценностей, которые должны быть восприняты другими нациями ради их собственного блага. Ложный универсализм — это расширенный до всеобщего этноцентризм. И теории справедливой войны, которая выводится из теологической и естественно-правовой традиции, нечего ему противопоставить, даже если сегодня она предстает в коммунитаристском одеянии. Я не утверждаю, что официальные доводы американского правительства в защиту иракской войны или совершенно официально высказанные религиозные убеждения американского президента о «добре» и «зле» используют предложенные Вальцером критерии «справедливой войны». Публицист Вальцер просветил насчет этого всех. Но философ Вальцер заимствует свои критерии (какими бы разумными они ни были) только из моральных принципов и этических соображений, а не в сфере правовой теории, которая связывает оценку войны и мира с вовлеченным и беспристрастным процессом создания и применения принуждающих норм.

В этой связи меня интересует только вывод из таких подходов: критерии оценки справедливой войны нельзя перевести на язык права. Но это единственная возможность ввести постоянно оспариваемую материю «справедливости» в дискурс о легальности войн, доступной для эмпирической проверки. Предлагаемые Вальцером критерии справедливой войны (даже если их можно найти в международном гражданском праве) по природе своей критерии этико-политические. Их применение в каждом конкретном случае не поддается проверке международными судами, оно предоставлено скорее благоразумию национальных государств, привязано к их преимущественной трактовке смысла справедливости.

Но почему беспристрастная оценка конфликтов обосновывается на языке права только внутри государства, почему она юридически не учитывается в международных спорах? Это же элементарно: кто сможет определить на наднациональном уровне, действительно ли «наши» ценности заслуживают всеобщего признания или действительно ли мы беспристрастно используем универсально признанные принципы; действительно ли мы, например, неизбирательно воспринимаем спорную ситуацию, а не принимаем во внимание только значимое для нас? В этом и состоит весь смысл правового процесса: привязать наднациональные решения к условиям взаимного принятия перспективных планов и учета интересов.

Ваш «кантовский проект» оценивается очень высоко, но не превращаетесь ли вы в защитника идеи «военного гуманизма»?