Расколотые небеса - [24]

— Каждый день кто-то нарушает мои наказы.

— Да, сир, но погибли люди, — настаивал Бернис. — Наказание здесь может быть только одно — казнь. Воины должны видеть, что вы сами уважаете свои законы, должны знать, что ждёт тех, кто нарушит ваше слово. Иначе мы можем получить бунт.

— Я согласен с Бернисом, — проговорил Борис. — Разъярённая толпа — страшная сила. Лучше уж потерять десяток провинившихся, чем усмирять потом несколько тысяч воинов. Не переживай — я всё сделаю.

— При всём уважении, сир, но вы не торрек, — тут же парировал граф Моурт. — Это должна быть не просто казнь провинившихся преступников. Это показательное наказание, что усмирит ваших воинов.

Крики во дворе нарастали. Толпа гомонила, жаждала крови.

— Что? — вскрикнул Андрей. — Я должен сам это сделать?

— Да, сир, другого выхода нет.

— Но… но я не смогу.

— Тебе не придётся, — встал Борис. — Я же сказал — сделаю.

В обеденном зале повисла тяжёлая тишина. Курсанты молчали, склонили головы и смотрели под ноги. Тири застыла в углу, прикрыла лицо ладошками и почти не дышала. Андрей окинул всех сотрапезников тяжёлым взглядом и остановился на Бернисе:

— Нет, — уверенно молвил он. — Это моё бремя, я всё сделаю сам.

— Эй, эй, парень, — вскинулся Борис. — Ты не горячись, всё уладится, я разберусь.

— Нет. Я сам разберусь, — докончил торрек, развернулся и пошёл к выходу.

— Андрей, стой… да постой же ты, — кричал ему вслед Борис. — Ты не должен, слышишь?.. постой, ты не должен!..

Торрек проигнорировал оклики наёмника и вышел из зала, хлопнув тяжёлой дверью.

— Твою мать! — сокрушался Борис. — И чего промолчали, языки проглотили? — рычал он на курсантов. Потом гаркнул на Берниса, схватил его за грудки и приподнял над столом:

— А ты, гений, доволен? Этого ты хотел? Этого добивался?

— Сир, при всём уважении, — прошипел в ответ граф, положив руку на рукоять клинка. — Но я прошу вас меня опустить.

— Вы с ума сошли? — вскинулся капитан. — Сейчас же опусти его на пол.

Борис скривился, но всё же поставил графа на ноги. Отошёл на два шага:

— Вот как, теперь-то вы заговорили, — кричал наёмник на капитана. — Ты хоть представляешь, что сейчас будет?

— Сир, — попытался Бернис вмешаться. — Я всё понимаю, но выбора нет…

— Ни хрена ты не понимаешь, — сорвался Борис. — Он нестабилен. Ему нельзя нервничать. Знаешь, что было, когда торрек потерял контроль над собой? Нет?.. а я расскажу. Он деревню едва не разнёс, не говоря о том, что сам чуть не погиб. Что будет после казни? Как он выдержит такой стресс?

— Я представляю, какое это испытание для торрека, но выхода нет. Я бы с радостью сменил его у плахи, но это его бремя.

— Если с ним что случится…

— И долго вы будете спорить? — дрогнувшим голоском отозвалась Тири.

На мгновение все застыли, уставились на девицу, а потом встрепенулись и поспешили к двери. Андрей уже скрылся в темноте коридора. Его нужно было догнать, нельзя было допустить, чтобы в такой миг он оставался один…

* * *

Выйдя во двор, я едва не споткнулся, застыл на месте, не в силах сделать и шаг. Голоса смолкли, тысячи лиц обернулись ко мне, тысячи глаз уставились на крыльцо. Мёртвая, потусторонняя тишина упала на площадь, будто в стылой могиле схоронила все звуки. Дышать стало трудно, сердце ускорило ритмы, а в горле першило, словно от жажды.

За толпой был помост. Там на скорую руку сколотили несколько балок, превращая их в виселицу. Десяток провинившихся стражников сидели на лошадях, их руки связали за спинами, а на шеи натянули удавки. Люди подготовились к встрече с торреком, желали услышать вердикт, да только на деле давно всё решили.

Долго я так стоял, долго не мог решиться ступить на брусчатку, но вот время пришло. Люди разошлись, образовался живой коридор. Ноги слушаться не хотели, подрагивали в коленях, едва не уронили меня на мостовую. Тело ослабло, руки тряслись, каждый шаг отдавался волненьем. Разум понемногу проваливался в омут безумия. Осознание казни меня сводило с ума. Да, я убивал — мне уже приходилось проливать кровь. Но то была страшная схватка. Не на жизнь — на смерть. Не я пришёл тогда в академию, не я угрожал смертью друзьям. Я там защищался. Имел на то право, а здесь…

А здесь всё не так. Здесь я осознанно надеваю капюшон палача. Кто мне дал на то право? Кем я себя возомнил? Пророком? Мессией? Жалкий трус, неспособный бросить вызов диким устоям — вот кто я. Люди жаждут смерти предателей, винить их в том глупо. Их мир жесток, малоразвит, им к зверствам не привыкать, но разве мне такое вершить?

Проходя сквозь толпу, я видел улыбки на лицах, восторг, предвкушение. Люди насмехались над смертниками, похлопывали в ладоши, некоторые даже подбадривали меня, выкрикивали пафосные возгласы о грядущем возмездии, о чести и справедливости. Как же тошно мне было на это смотреть, как мерзко шагать среди них и как страшно бросать взгляды за спины толпы. Туда, где застыли мои жертвы, туда, где до поры притаилась сама смерть. Сколько тревоги таили в себе глаза приговорённых. Сколько печали и обречённой тоски лучилось в их взорах. Сколько безнадёжной мольбы о пощаде и пустого раскаянья. Смотреть на них я не мог, остаток пути прошёл молча, вперив под ноги взор.