Раскаленный добела - [40]

— Он не мой.

Мама улыбнулась.

— Ну, конечно.

Я зевнула.

— Он для меня неблагоприятен. Почему мне должен нравиться мужчина, который для меня неблагоприятен? Почему я не могу найти кого-нибудь цельного и нормального, а не его, черт-знает-кто-он там?

— Я не знаю. — Мама развела руками.

Я покосилась на нее.

— Ты же взрослая.

— Ты тоже взрослая.

— Но ведь ты старше. У тебя должно быть больше опыта.

Мама откинулась назад и рассмеялась.

— Только послушай меня. Я говорю как пятнадцатилетний подросток.

Я попыталась изобразить некоторое смущение, но была слишком усталой.

— Когда мне было на пять лет меньше, чем тебе сейчас, твой дедушка задал мне тот же вопрос, — сказала мама.

— Что? — Бабушка Фрида всегда говорила мне, что они с дедушкой Леоном любили моего папу. Неужели это было до папы? Не может такого быть. Мама родила меня, когда ей было двадцать.

— У твоего папы была действительно трудная жизнь, — сказала она. — И много проблем.

— Каких проблем?

Я отчаянно боролась с сонливостью.

— Он не мог находиться в оживленных местах, потому что был уверен, что за ним кто-то следит, а люди смотрят на него, будто у него что-то не так с лицом.

— Папа?

— Да. Он не мог удержаться на работе. У него был только диплом об окончании школы, а работы, за которые он брался, часто подразумевали, что он должен держать язык за зубами и делать, как велено. Но вместо этого он пытался изменить положение вещей. Он указывал способы лучше выполнять работу и производить больше, и обычно оказывался прав. Он не искал легких путей и не придерживался рабочей политики, так что, в конце концов, его увольняли.

Я могла в это поверить. У отца было обостренное чувство справедливости. Он был профессионалом во всем и никогда не делал ничего неэтичного.

— А затем появилась ты. У нас было очень мало денег и не было медицинской страховки. Твой дедушка с бабушкой настаивали, чтобы он вступил в армию.

Это тоже меня не удивило. И дедушка Леон, и бабуля Фрида сделали армейскую карьеру. Для них вступление в армию означало стабильный оклад, медицинскую и стоматологическую страховку и преимущества военторга. И, несмотря на передислокации и войны, странное ощущение стабильности, которого никогда нет в гражданском мире.

— Твой отец не мог вступить в армию. Он скрывался, и было слишком много подозрительных моментов, которые бы всплыли.

— От чего он скрывался?

Мама вздохнула.

— Все сложно. Уверяю тебя, на то были свои причины, и весьма веские. Мои родители этого не понимали. Они видели нищего неудачника, который умудрился сделать ребенка, а теперь не собирался брать ответственность за его содержание. Дедушка Леон в лицо называл его трусом. Бабушка Фрида вытащила меня на обед, где пыталась убедить меня бросить его и вернуться к ним домой. Она так и сказала «Если он еще раз тебя потревожит, я ему все ноги поотрываю».

Я вспомнила о том, что нужно закрыть рот.

— Она была очень убедительна. Помнится, был такой момент, когда я думала, что она права, и было бы проще просто уйти. В конце концов, все стало неважно. Я любила его. Я понимала, почему он вел себя именно так. Он очень сильно меня любил, и делал все, что было в его силах, чтобы дела пошли на лад. Поэтому, когда тебе было шесть месяцев, я вступила в армию вместо него, и оставила тебя дома с твоим папой. Это было самым сложным решением в моей жизни. Вот тогда твоя бабушка и начала оттаивать. Она пришла к нам домой спустя месяц, как я отправилась в тренировочный лагерь, ожидая обнаружить там мусорный бак, полный грязных подгузников, и твоего зашивающегося папу. Вместо этого дом сверкал чистотой, ты была чистой и накормленной, и он приготовил ей обед. Твой папа замечательно заботился о тебе, а позже и о твоих сестрах. Он создал бизнес, который до сих пор нас обеспечивает. А когда твой дедушка Леон нуждался в помощи, папа всегда ее предлагал, и не требовал ничего взамен. Твой отец был хорошим человеком. Я гордилась им, и я горжусь тем, что я его жена.

— Он не оставил бы место аварии.

— Если бы на кону оказалась твоя жизнь, он даже не стал бы думать об этом дважды. Твой папа сделал бы что угодно, чтобы обеспечить нашу безопасность. Если бы ему пришлось взять пистолет и пустить кому-то пулю между глаз, он не стал бы с этим мешкать. У тебя в машине был раненный союзник. Ты сделала то, что нужно было сделать ради его безопасности. Твой отец тобой бы гордился, даже не сомневайся в этом. Агентство — это его наследие, Невада. Ты доказываешь, что оно преуспевает, и его имя что-то, да значит.

Сейчас оно означало «мы ввязываемся в опаснейшие разборки, а затем героически пытаемся из них выбраться».

— В любом случае, мораль сей длинной истории не в том, чтобы сравнить тебя с папой, а чтобы напомнить тебе, что это твоя жизнь, Невада. Ты сама за нее ответственна. Я не могу решать за тебя, и даже не хочу тебе что-то советовать. В этом нет смысла. Что бы я тебе ни сказала, ты все равно поступишь так, как посчитаешь нужным. Поэтому… — Мама сложила руки на коленях. — Что ты считаешь правильным для себя, Невада?

— Я не знаю.

— Что ж, дай мне знать, когда узнаешь. Если мне придется стрелять в Чокнутого Рогана, я хочу быть к этому как следует готовой.