Раны. Земля монстров - [26]

– Церковь учит нас подавлять воспоминания, – говорю я. – Скорбь есть слабость.

– Я знаю, – говорит мистер Уормкейк.

– Ваш брак. Ваша любовь к жене и друзьям. Все это – камни, тянущие вас к земле.

– Я знаю.

– И за них вы поплатитесь своей черепушкой.

Так оно и будет.

– Мне ее не хватает, – говорит он.

Он смотрит на меня пустыми глазницами, говорит со мной чужими губами, но, могу поклясться, впервые за ночь я вижу проблеск чувств, будто пламя свечи вспыхнуло на самом дне бездны.

– Мне ее так не хватает. Я не должен скучать по ней, это богохульство. Но я никак не могу перестать. Я больше не желаю слышать ложь и слушать эти истории. Хочу помнить все так, как произошло на самом деле. Тогда, на ярмарке, ничего мы в друг друге не разглядели: просто были детьми и боялись того, что может случиться. Стояли на пороге нового мира и боялись сделать шаг. Мы не сказали друг другу ни слова и научились любить гораздо позже, после того, как стали пленниками этого дома. А теперь ее нет, я не знаю, где она, и мне снова страшно. Меня ожидает перерождение, но я не знаю, во что именно, потому что мой дом исчез, когда я был ребенком. Никто ничему меня не научил. Я боюсь того, что со мной произойдет. И скучаю по жене.

Глубина его откровения потрясает меня. Одураченный внешним лоском его имени и истории жизни, я представлял себе, что смерть он встретит с достоинством, присущим положению. Но теперь, когда я стою над этим ничтожным патриархом, мяукающим, подобно брошенному младенцу, меня переполняет отвращение. Я не знаю, откуда оно взялось, но сила чувства меня ужасает.

– Что же, вам этого не положено, – отвечаю я, посадив гнев на цепь. – Это невозможно. Вы не можете скучать по жене.

Он пристально смотрит на меня, затем открывает рот, но я не даю ему сказать – хватаю кусок перезрелой плоти с алтаря и прижимаю к черепу. Холодные ручейки бегут между пальцев и по запястью вниз. Мухи начинают бесноваться, прыгают по моему лицу и норовят заползти в нос.

– Таким ты создал этот мир! Таковы его правила. Ты не вправе их менять!

Пятьдесят лет назад, когда дядя Дигби закончил свой рассказ и наконец открыл ворота первой Ярмарки Черепушек, мы выбежали в самое ее сердце, где нас окружили огни, а воздух полнился запахами сладостей и жареных закусок. Страх и надежда вели нас вперед. Мы знали, что позади раскрылась пасть смерти, и чувствовали, как каждая секунда жизни языками огня лизала тела, разжигала и выжигала их до самого духа. Мы услышали, как открылись вторые ворота, и закричали, увидев монстров, бросившихся в яростную погоню: то были дети-каннибалы; собаки, приученные охотиться по ночам; трупные цветы с человеческими телами; скачущие выродки из лаборатории алхимика. Воздух смердел страхом. Малыш Эдди Брах стоял передо мной; не раздумывая я дернул его за воротник рубашки и повалил на землю, чтобы в следующее мгновение перепрыгнуть через его распростертое тело. Он удивленно заблеял, совсем как в мультике. Когда монстры схватили его, кровь брызнула мне на спину и я радостно и облегченно рассмеялся. Затем я увидел, что Кристина запрыгнула в вагончик на колесе обозрения, и последовал за ней. Мы захлопнули дверь и вместе наблюдали, как мир внизу истекает кровью. Наши сердца раскалились добела, и мы прижимались друг к другу. Откуда-то снизу до нас доносились крики «Поплатился черепушкой! Поплатился черепушкой!», за которыми следовал глухой хрусть расколотого черепа. Мы дружно рассмеялись. Я чувствовал раскаленное пекло жизни и знал, что все обещанное исполнится.

Ту ночь пережили шестеро. Четверо, воодушевившись произошедшим, последовали Приказу. Мы посвятили свою жизнь служению Червю и искали тихого уединения, чтобы подготовить тело и разум к началу разложения. Мы обращали в свою веру других, и нас становилось все больше. Каждый год кто-то из переживших ночь на Ярмарке вступал в наши ряды. Вместе мы направляли Хобс Лэндинг к Червю.

Но сейчас, разглядывая хнычущее у моих ног существо, я ловлю себя на том, что думаю только о Кристине Лоденер, ее глазах цвета океанских глубин и светлых волосах, ниспадающих волной на плечи. Мы были детьми и ничего не знали о любви. По крайней мере, не знал я. И еще долго не понимал, что пустило во мне свои корни, пока она не исчезла из этой жизни; тогда я заперся в подземной церкви и созерцал тление плоти до тех пор, пока всякая надежда на тепло или нежное прикосновение не остыла во мне.

Я так и не узнал, как она прожила свою жизнь. Она не последовала Приказу. Мы прожили этот яркий миг вместе, но вынесли из него совершенно разные уроки.

– Ты называешь все ложью? – спрашиваю я. – Я верил в нее. Верил всем сердцем.

– Гретхен не была ложью. И наша жизнь тоже. Она была великолепна. Ей не нужны прикрасы.

Я вспоминаю, как провел свою неестественно долгую жизнь в холодных подземных пристанищах. Всю жизнь.

– Но Червь – не ложь.

– Нет. Конечно, не ложь.

– Я должен был умереть. Должен. Я бросил Эдди. Эдди должен был выжить.

Я чувствую, как к глазам начинают подступать слезы, но ни одна не проливается, как бы сильно я этого не хотел. Почему-то мне кажется, что, если бы я заплакал, это бы все исправило. Но я был послушным мальчиком и старался убить скорбь. Теперь, когда она мне наконец нужна, ее недостаточно. Я отдал Червю слишком много.