Раны любви - [42]

А Петр Сергеевич, точно ничего не случилось, опустился в кресло.

И глубоко, и громко вздохнув, потянулся за телеграммой и, с жестокостью растравляя рану сердца, десяток раз читал, перечитывал и учил наизусть огненные слова:

«Решение бесповоротно. Лучше разойтись, чем мучить друг друга. Навсегда прощай. Зоя».

* * *

Саня бродила целый день по городу.

А затем на набережной просидела до позднего вечера, когда развернулась над столицей прекрасная белая ночь, волшебная и нервная, красивая и мучащая.

— Простите, я, кажется, вывожу вас из задумчивости?

К Сане наклонилось наглое лицо с пушистыми усами и большими черными глазами, лукавыми, задорными, блестевшими искорками смеха.

Саня встала и пошла.

И плечо о плечо пошел за ней какой-то, — не то военный, не то студент.

И тихо звучал его голос:

— Вы прекрасны, как эта ночь. Жаль нет гитары, — я вам пропел бы обольстительный романс.

Саня улыбнулась и посмотрела на говорившего.

Военный писарь приосанился и хотел продолжать. Но Саня, указывая рукой на стоявшего на мосту городового, тихо обронила:

— Вы хотите дойти со мной до городового?

Писарь почтительно шаркнул ногой и молча пошел в обратную сторону.

А у Сани перед взором все еще мелькали его пушистые усы и смелые, горящие глаза. Тоже черные.

Но только нет в них печали. Пляшет радость. Простая, славная радость жизни. Где-то она, радость для Сани?

Нет ее, нет…

Саня ни о чем не думала. Усталая и разбитая, она притащилась домой и легла тотчас в постель. Тяжелый сон пришел к ней из-за занавесок, за которыми спокойно дремала и грезила светлая ночь.

И когда засыпала Саня, к ней наклонилось знакомое лицо, и печальные глаза глядели по-детски, жалобно, и вдали слышался детский, робкий и покорный стон.

А потом наклонилось наглое лицо, и горели страшным огнем черные радостные глаза.

И жгли они, и волновали.

И металась Саня по постели, и задыхалась то от сладких образов греха, то от злых кошмаров, черными тенями пугавших душу.

* * *

Бледная, с трауром под глазами и с сильной головной болью пришла Саня в редакцию.

Секретарь уже сидел за столом и, когда вошла Саня, кивнул ей головой небрежно, чего до сих пор никогда не делал.

Сжалось холодом сердце Сани. И стыд за вчерашний порыв, оставшийся одиноким и сиротливым, окрасил ало ее щеки, — и она склонилась к пишущей машине, и нервно ждала работы.

А секретарь сидел неподвижно, и его печальные глаза смотрели вперед, и лучи их уже не скользили по волосам Сани.

Было холодно и неуютно сегодня в этой комнате.

Никогда Саня до сих пор не обменивалась ни одним сторонним словом с секретарем. И теперь, после вчерашнего, точно весь громадный запас слов, ему предназначавшихся, рвался наружу, бурлил в ее душе и искал простора.

И только сейчас из моря этих слов выплыло такое простое и ясное слово, никогда до сих пор так прямо не складывавшееся у нее в душе:

— Люблю.

И от этого слова сделалось ей легче. И она посмотрела на него радостно и без стыда.

И если бы его белая рука была поближе, Саня опять прильнула бы к ней и поцеловала бы ее.

И целовала бы долго, до усталости, и ласкала бы эту хорошую и умную руку с длинными музыкальными пальцами.

Секретарь вздрогнул, точно кивнул кому-то головой или прогнал дразнившую его мысль, и взглянул на Саню.

И Саня увидела печальные глаза, теперь усталые и красные. И лицо какое-то мучительное. Желтое, немного опухшее…

И от этого сделалось Сане еще легче.

Впервые она почувствовала глубокую и острую жалость…

— Значит, люблю… верно и искренно люблю, — шептали беззвучно ее губы, а глаза туманились слезой жалости.

Голос секретаря был сегодня немного охрипшим. И с виноватой улыбкой, так красиво озарившей его лицо, секретарь признался:

— А я вчера кутил… Голова болит…

Саня улыбнулась.

Вот какое первое стороннее слово она выслушала…

И вдруг Петр Сергеевич просветлел, точно что-то вспомнил, — и, подымаясь, сказал:

— А знаете что? Поедемте и пообедаем вместе!..

Радость вспыхнула в сердце Сани, и она от неожиданности промолчала.

— Поедем, да?

Секретарь весело рассмеялся.

— И знаете, я ведь до сих пор с вами незнаком. Не сердитесь, голубушка, до сих пор не знаю вашего имени и отчества, и фамилии. Где-то в письменном столе лежит клочок бумажки и на ней все это прописано. Но в голове у меня — круглый нуль.

И, подходя к Сане, он ласково протянул ей обе руки и мягко пожал ее руки. И смотрел мягко своими печальными глазами.

И Саня, алая от счастья и радости, крепко жала ему руки и шептала какие-то странные слова, которые не оставили в памяти никакого следа.

И никогда Саня не могла их вспомнить.

Ее подхватила теплая, прозрачная волна. И дальше она уже ни о чем не думала.

* * *

Они ехали на автомобиле и перед обедом объехали острова.

Петр Сергеевич болтал, не умолкая. Рассказывал о своей гимназической жизни, об учителях, о своем детстве, о своих странных родителях, которые какою-то загадкой прошли перед ним в прошлом и такою же загадкой остались для него и в настоящем.

Саня слушала его жадно и отчетливо чуяла за этой болтовней что-то надрывное и больное.

Она невольно придвинулась к нему и, касаясь его своим плечом, вся прижалась к нему и, внимательно слушая, пропускала слова и фразы быстро лившейся его речи и сосредоточенно думала об одном, — о том, что вот сейчас она раскроет пред ним свою душу, отдаст ему свое сердце… Если он захочет, отдаст и свое тело. Отдаст все, — и будет радоваться радостью неизреченною оттого, что может отдать ему то, что ему нравится. И будет радоваться оттого, что растворится в нем, уничтожится, сделается рабою его, тенью его…