Раны любви - [41]

Саня получила место в редакции большой газеты. Девушку определили в штат секретариата. Ей пришлось по 3–4 часа в день писать на пишущей машине под диктовку секретаря…

Секретарь встретил ее холодно-сдержанно. Задумчиво посмотрел своими черными печальными глазами в ее серо-зеленоватые очи, задумчиво разгладил усы и лениво объяснял ей ее обязанности.

Саня немедленно принялась за работу. Секретарь диктовал ей письма, большие и короткие, интересные и скучные. Диктовал быстрым, но печальным, как и его глаза, голосом, — и этот голос, дрожавший, как струна, дрожал в душе Сани, и ей казалось, что в душе секретаря постоянно звучит похоронный марш, один аккорд которого, самый печальный, отражается и в звуках голоса, такого глубокого и таким коротким и верным путем проникающего прямо в сердце Сани.

И когда, в минуты перерыва, Саня подымала свою голову и смотрела ясно и несколько смущенно на секретаря, — ей делалось жутко и сладко. Какие-то нити тянулись от нее к нему. Золотые нити сердца. Горячие, как золотые лучи солнца. И, как они, радостные, смелые, ликующие.

Секретарь обыкновенно задумывался и, глубоко уйдя в кресло за своим письменным столом, сидел неподвижно, положив голову на ладонь. Смотрел неопределенно вперед, но Саня чувствовала, что лучи его глаз проходят близко, близко около нее, почти касаются ее волос, потому что Саня чувствует, как горячи ее волосы, точно жадными поцелуями целовал их тот… горячо любимый… неизвестный…

Саня смотрит на секретаря и любуется его высоким, умным лбом и широкими черными бровями, точно сделанными насмешливым мазком.

Какие мысли мучат эту красивую, умную голову? Что тревожит его сердце? Какую муку переживает его душа, такая гордая и, по-видимому, одинокая?

Секретарь точно просыпается от тягостного сна и движением руки поправляет волосы и потом делает Сане знак: значит — надо продолжать работу.

И такой это милый, уютный, простой и сердечный знак, точно она, Саня, ребенок, а он — любящий брат, издали шлет ей мягкую ласку и что-то мягкое велит он сделать.

И Саня подымает руки, точно над роялью, и с первым слогом первого слова опускаются руки, и пальцы быстро бегают по клавишам пишущей машины, и, наклонив голову, жадно слушает Саня милый, печальный голос, и его печальный аккорд дрожит в ее душе, и тоскует ее молодая и чистая душа, и золотые нити от нее протягиваются к его тоскующему сердцу.

* * *

Секретарю принесли телеграмму, которую он очевидно, ждал, потому что сегодня с утра он волновался, часто посматривал на часы, диктовал нервно, путал фразы и, видимо, чувствовал себя отвратительно.

Саня терпеливо писала, поправляла удачно фразы секретаря, за что он ее несколько раз благодарил, и с тревогой следила за волнением милого, умного лица.

И когда секретарь прочитал телеграмму и с наружным спокойствием положил ее в ящик письменного стола, Саня поняла, что случилось что-то большое и важное.

И это большое и важное, казалось, задело своим крылом и ее, Саню. И сердце ее сделалось тревожным и трусливым. И она смотрела скорбно в его лицо и ждала какого-то удара со стороны…

А его лицо было бледно. Вот черные тени сморщили лоб и полузакрыли глаза. Расширились, побледнев, ноздри, — и в висках сделалось больно, — недаром же он их судорожно сжимает, точно хочет раздавить жгучую боль.

И у Сани заболело в висках, и зеленые, золотистые мушки запрыгали в глазах. А в сердце, рядом с колючей тревогою, затеплился новый свет, яркий и сильный.

И хочется Сане тихо подойти к нему, положить его красивую умную голову к себе на грудь, прижать смело, даже бесстыдно. И потом наклониться к белому лбу и по-матерински поцеловать его, коснувшись слегка губами. А потом прильнуть к его губам долго-долго…

Чтобы потемнело в глазах и чтобы сладкий яд сразу же зажег кровь. Чтобы повторились наяву грешные весенние сны…

И Саня закрыла глаза. И голова ее кружится в сладостном водовороте ощущений. И кажется ей, что этот мимолетный сон был и будет наяву…

* * *

Секретарь встает и торопливо бросает слова:

— Сегодня работать не будем, довольно…

Саня молча собирает исписанные листы и конверты. Последнее письмо не окончено. Но Саня понимает, что напоминать о нем совершенно бесполезно.

И она, по обыкновению, закрывает машину, — сегодня медленнее, чем когда-либо, — и боковым взглядом следит за секретарем.

А он нетерпеливо кусает ус, и его пальцы дрожат и выбивают по столу какую-то дробь.

Саня уходит.

Подойти… броситься… молча прильнуть к нему… молча осыпать его ласками… заплакать на его груди теплыми детскими слезами…

Она делает два шага.

— Петр Сергеевич…

Голос ее дрожит. На глазах слезы. И в горле тотчас завертелся какой-то твердый комочек, который вот-вот сейчас задушит, если не прогнать его рыданиями.

— Что вам угодно?

Холодом веет от этого печального голоса.

Чужой он ей, чужой. И такой близкий. Так радостно ей чувствовать себя около него в минуты его горя.

Саня останавливается и протягивает руку секретарю.

— До свидания, — тихо-тихо и еле выговаривая слова, произносит Саня.

И когда секретарь протягивает ей руку, — она порывисто берет ее и порывисто целует.

И на мгновение останавливается, боясь поднять глаза, а затем быстро уходит.