Раны любви - [10]

Хорам было подано шампанское. Все выпили и шумной ватагой потянулись из кабинета. Молодая венгерочка, уходя, обернулась и ласково посмотрела на Беженцева. Он ответил ей такой же лаской. Курченинов сидел смущенный.

— Теперь платить… — сухо сказала Ольга. — А потом я на тройке не поеду. Хочу в автомобиле.

— Я сейчас, — пробормотал конфузливо Курченинов. — Сию минуту, моя родная.

— Не беспокойся, — прервал его Беженцев. — Я пойду и распоряжусь. А ты пока заплати по счету. Вот моя доля.

И Беженцев, радостный, выбежал из кабинета.

И тотчас он натолкнулся на молодую венгерочку, которую обидел Курченинов.

— А вы что здесь делаете? — спросил он ее по-немецки, видя, что она одна и точно подслушивает у дверей.

А венгерочка с наивным, милым лицом тихо и стыдливо отвечает:

— А я забыла взять у него деньги… которые он мне предлагал…

И смотрела на Беженцева глазами наивными и доверчивыми, и такими чистыми, точно их только что омыл первый майский дождь.

И Беженцев, не выдержав, крепко прижал к себе этот юный цветок, уже развращенный и зараженный ядом продажности, и, поцеловав ее в губы, протянул ей два золотых. И венгерочка, радостно улыбаясь, потянулась, благодарная, тоже к нему своими тонкими, невинными будто бы губками и сама крепко и профессионально страстно поцеловала его.

Беженцеву сделалось неловко, и он быстрыми шагами побежал к выходу.

V

Все произошло как-то быстро и Беженцев сообразил случившееся лишь в автомобиле.

Автомобиль был четырехместный, и, конечно, Курченинов мог совершенно свободно занять там хоть два места. Но Ольга сказала мужу, чтобы он домой возвращался один. Ей хочется устроить по шоссе гонку автомобиля и тройки. И Курченинов, все еще виноватый и смущенный, тихо покорился этому приказанию, сказанному мягко и нежно…

И вот они быстро мчатся вдвоем.

Ольга сидит далеко. Прижалась в углу и молчит.

Беженцев тщетно пытается взять ее за руки. Молча, но сильным движением, она вырывается и молча сидит далеко и так близко, такая прекрасная и снова такая загадочная.

— Ольга!

Молчание.

— Если ты будешь молчать, автомобиль привезет тебя ко мне, и ты у меня останешься… навсегда.

Молчание.

— Еще одна секунда, и я сорву с тебя ротонду и буду целовать тебя, как грубый апаш.

Молчание.

— Ольга, самый тонкий человек может быть зверем. Отчего ты молчишь?

Ольга медленно повертывает к нему свое ясное лицо и медленно говорит:

— Кто, какой поэт только что просил меня молчать? Я молчу. А ты не сделаешь того, чем грозишь…

И спокойный голос звучал в то же время властно. И Беженцев понял существом своим, что его угрозы пустее шутки.

— Тогда позволь говорить мне. Отвечай только.

— Я буду молчать. Ты сам просил… Так сладко слушать, слушать, верить, грезить и молчать… Как хорошо ты просил меня об этом.

— Молчи, молчи. Но все-таки я спрошу тебя: ты счастлива?

Ответа нет.

— Скажи, в твоей душе большая боль?

Точно всплеск волны, шевельнулась Ольга. Но ответа не было.

— Я хотел разгадать тебя. Как материал…

— Да, да, — прошептала Ольга, — и это было чудовищно. Так делают палачи.

— А теперь я люблю тебя, потому что чую твои страдания.

Ольга молчит.

— Скажи одно слово и я…

Ольга распахивает ротонду и, наклоняясь к Беженцеву и опять сияя своими глазами, говорит:

— Ну, теперь помолчи ты. Дай, я полюбуюсь твоими устами. Они слишком красиво говорят, чтобы не лгать. Слишком красивы они, чтобы не лгать. Помолчи!

И они молчали. Ольга склонилась к нему и, опустив руки на плечи, прижалась своей высокой, красивой грудью. И смотрела долго-долго.

И бегали тени. То приближаясь, то отдаляясь от светлых точек фонарей, автомобиль бежал, точно догоняя тени. Вот вспыхнул свет, и Ольга видит, как загоревшийся в темных глазах Беженцева огонь брызжет искрами страсти, сдерживаемой и вовремя захваченной волей. Тени скользят, темнеет лицо, и милые черты, смягченные мраком, становятся милее и нежнее.

А свет уже упал на синие глаза, и Беженцев, видя их близко пред собою, любуется милым, в розах румянца, лицом и алыми устами, ароматными и зовущими.

И так бежали тени и ласкали они то одно, то другое лицо молчавших людей.

И когда промелькнули Триумфальные ворота мгновенной, но слишком черной и густой тенью, Ольга, медленно-медленно приближая свои уста к его устам, прошептала:

— Теперь — бездна!

И как бешеные магниты целовали они друг друга, задыхаясь, с судорожно бьющимся сердцем, готовые кричать от счастья и неудовлетворенной, голодной страсти.

Ольга откинулась опять и снова забилась в угол.

А Беженцев протянул опять к ней руки и прошептал:

— Не мучь, скажи, скажи… Хоть каплю любви мне в сердце…

Молчит.

— Скажи…

— Слишком много красивых слов, а еще больше страданий. Не могу. Сейчас мы приедем.

Беженцев приподнялся, но в этой проклятой, узкой клетке, где и выпрямиться невозможно, нельзя было сделать ни одного резкого движения.

А Ольга радостным тоном шептала:

— Сейчас дома… дома… Какое счастье… счастье…

Автомобиль остановился.

Вышли. Тройки еще не было.

— Придется долго ждать, — иронически говорит шофер, выглядывая из своего необъятного мехового одеяния.

— Прокатимся еще немного, — тихо молит Беженцев.

Ольга кивает отрицательно головой.