Ранняя осень - [6]

— Ты ведь, Петя, помнится мне, пейзажи раньше писал? — спросил Гордей.

— Я и сейчас пишу. Я природу, знаете, как люблю? Выходной — этюдник в руки, и на электричку… да куда-нибудь в лес, в деревню — подальше от города. Нынче вот тоже весь день под Звенигородом провел.

— Не носил лучшие свои работы в комбинат?

— Носил, да их и смотреть не стали. Когда, мол, в Союз художников примут, приходите. — Чуть поколебавшись, Петя разоткровенничался напропалую: — Я раз даже… уж это между нами, Гордей Савельевич! Хорошо?.. Я даже раз, тайком от своих тигриц, прошелся по всем подъездам дома. Солидный дом, десять подъездов, и публика живет… тоже солидная. С этюдами своими, конечно.

— И как? Продал что-нибудь?

— Где там! Если б я эстампы предлагал по трешке за пару… а полсотню платить за пейзаж — жуть как разорительно!

Еще помолчали, прохаживаясь по безлюдному из-за плохой погоды скверу. Ветер не смолкал, безжалостно срывая с ясеней последние листья, стлавшиеся под ноги.

— На завод устраиваюсь, — сказал Петя. — Художником в клуб. Да директор клуба целый месяц водил за нос: то его днями на работе не бывает, то он чем-то неотложно занят.

— Директор твой в годах? — спросил Гордей Савельевич.

— Нет, молодой. Да уж теперь, кажется, все на мази. На этой неделе, может, приступлю и к работе… А вы к чему осведомились о возрасте директора клуба?

Художник с усмешкой рассказал: будучи студийцами, они с Львом Козыревым пытались раз получить заказ на оформление одного из павильонов известной в столице выставки. Но как ни заявятся в дирекцию выставки, а главного художника нет и нет. Когда же он будет — никто из подчиненных не знал. Наконец Козырев раздобыл домашний телефон главного. Позвонили. Подошла к телефону теща. И по простоте душевной сказала: «Вы, ребятки, через недельку наведайтесь на выставку. Он, Семен-то Яковлевич, орден себе схлопатывает к шестидесятилетию. Ему сейчас не до вас».

Петя расхохотался.

— Ну, и потеха! «В «Крокодиле» такое не прочтешь!

Начинало крапать.

— На этюды ездишь… правильно делаешь… руку набиваешь, — как-то нескладно заговорил Гордей. — Недавно в одних воспоминаниях прочел… Архипов признавался: «Люблю прислушиваться, как степь по вечерам разговаривает…» — И вдруг спросил: — Ты, Петя, в этих краях по делу какому-то? Я тебя не задерживаю?

— Я, Гордей Савельевич, у друга школьного на Каланчевке сейчас обитаю.

— У друга?

Молодой человек кивнул.

— Ага. Они оба — и Эдуард, и жена его — славные ребята. А разве я вам не сказал, что еще весной сбежал из богатых хором?.. Сунулся было к отцу, а он и на порог не пустил. «Ты — свинтус! — сказал. — Неблагодарный шалопай! В такую семью его устроил, а он фортели разные выкидывает!» И дверь перед носом захлопнул. «Куда, думаю, деваться?» Приезжаю к другу, а он и глазом не моргнул: «Устраивайся как дома!» А Майка даже рассмеялась: «Я с самого начала была уверена: не ужиться Петьке с этими мещанками!»

Художник посмотрел на часы.

— Пойдем, Петя, поужинаем в каком-нибудь ближайшем кафе: скоро уж семь.

— Спасибо. Меня Эдуард с Майкой — это уж точно — домой ужинать ждут, — сказал молодой человек, — По случаю воскресенья Майка обещала кулебяку с капустой испечь.

Грустно, про себя, улыбнулся Гордей: счастливый все же человек, этот Петр! Его вот ждут, даже собираются домашней кулебякой угостить. Гордея же за все годы жизни с Галиной Митрофановной ни разочку не попотчевали ни пирогом, только что вынутым из духовки — румяным, пышущим жаром, ни блинами с похрустывающими краями — прямо со сковороды… Неожиданно даже для себя художник спросил Петю:

— Денег тебе дать? Много у меня нет, а на краски…

— Ни в коем случае! — закрутил головой Петя. — Я на той неделе… мы вместе с Эдуардом ходили вечерами на железку подрабатывать. Грузчиками на товарной станции заделались. И я теперь обеспечен и красками, и картоном. — Передохнув, он торопливо продолжал, как бы боясь, а вдруг Гордей его остановит: — Я век не забуду… как вы меня тогда — первокурсника — окрылили. Помните, я по совету отца к вам приехал со своими этюдами?.. Просмотрели внимательно мою мазню, сказали: «А у вас, юноша, нога уже в стремени! Не мои это слова — Дега их сказал когда-то начинающему Гогену, но они вполне применимы к вашим пейзажам». И прибавили: «Продайте, пожалуйста, мне этот холстик». Я предлагал пейзаж в подарок, а вы…

Гордей похлопал молодого человека по спине — легонько так, ласково:

— Ну, ну, Петя… не надо!

Они стояли у перехода к высотному зданию, а позади них возвышался в неярком свете прожекторов Лермонтов, похожий на ученика профессионально-технического училища.

«Поеду-ка ванну приму, — сказал себе художник. — Мадам где-нибудь в гостях, у домработницы выходной, и в квартире ни единой живой души. А потом закуплю чего-нибудь из съестного и вернусь в мастерскую».

Петя проводил художника до входа в метро. И тут, при расставании, Гордей спросил его:

— У твоего друга Эдуарда телефон есть?

— Да. В общем коридоре.

— Неважно. — Художник протянул молодому человеку записную книжку. — Черкни на всякий случай. — И когда тот вернул поистрепавшуюся книжицу, добавил, крепко пожимая холодную Петину руку: — Живешь рядом, а вечерком не заглянешь… Нехорошо!