Ранний ледостав - [109]

— Э, э, сынок! Не пробуй пока лезвие ножа. Сунь обратно в чехол. Ты, я смотрю, готов прямо сейчас оленей пластать и в требухе ковыряться. Успокойся чуток. — Он легонько похлопал Карыкура по плечу. — Давай сначала отдохнем маленько, да и стол нас у костра давно дожидается. Подзакусим, а там уж режь олешков… Не убегут они от тебя. Без ног теперь…

Карыкур, давно уже приучивший себя, что сначала надо покончить с делами, а уж потом заниматься всем остальным, второстепенным, попытался было воспротивиться, чуть было не начал потрошить оленей в одиночку, но бригадир властно взял у него из рук нож, сунул обратно в чехол. Да тут, кстати, Карыкур и сам вспомнил, что с самого утра, после того завтрака, у них еще ничего во рту не было; и только он подумал об этом, как сразу почувствовал, что пустой желудок требовательно напоминает о себе. Пришлось согласиться со стариком…

И опять предусмотрительность бригадира подивила Карыкура: на ситцевом платке, аккуратно расстеленном на снегу, помимо разломанного пополам оленьего ребра, кусков нарезанного уже хлеба, масла и сахара, лежал поделенный на части северный деликатес — вкуснейший олений язык.

— Лозар аки! Да вы, я вижу, все, что можно, предусмотрели!

— Все не все, сынок, — Лозар старательно обложил чайник, разумеется, давно остывший, новыми полешками, — а что мог — прихватил с собой. Как-никак мы с тобой на мыс жертвоприношений приехали. На озеро Воянг Тув. По старинным-то обычаям никак нельзя с пустыми руками сюда являться. — Он помотал головой. — Никак нельзя! Туго, туго. Это же Воянг Тув…

«Ну и что — Воянг Тув? — подумал Карыкур. — Что такого… священного в этом названии? Ничего у них, стариков, не понять». Он давно уже примерялся спросить бригадира о происхождении этого названия, похоже, сейчас был как раз такой случай. И он спросил:

— А кстати, Лозар аки, вы ведь наверняка знаете, почему озеру такое необычное имя дали.

— Почему, спрашиваешь? — Старик устроился поудобнее на своем теплом густошерстном гусе. — Слышал кое-что. Языки старых людей кой-какую тропку к нашим ушам проложили… Время у нас с тобой есть — пока еще чай закипит… — Бригадир раскурил от тлеющего сучка свою трубку, туго набитую махоркой, и сказал: — Время есть, послушай и ты, как старые люди сказывали.

…В семи концах дремучей непроходимой тайги, между семи больших озер, может, тысячи веков назад, а может, и больше — словом, тогда, когда еще случались великие потопы, жили по соседству человек и злой лесной людоед — Менг.

Человек, как мог, занимался своим привычным делом: ловил ловушками-гимками рыбу на реках и озерах, охотился на лесного зверя и птицу, олешков пас…

А Менг только и знал одну свою черную заботу: жрал и жрал оказавшихся в его таежных владениях людей — чаще всего детей, женщин, стариков. Людоед — он и есть людоед: запах свежей крови был ему слаще всего на свете, с утра до вечера щекотал он Менгу ноздри, так и манил его на новые злодейства…

Но и люди, мало-помалу наученные горьким опытом, приспособились оберегаться от страшного людоеда: в тайгу по одному не ходили, стариков, женщин и, особенно, детей далеко от своих бревенчатых избушек не отпускали.

Хуже пошла охота у злого Менга, все реже и реже удавалось ему схватить человека. А голод не давал ему покоя: так хотелось людоеду отведать свежей человечины и горячей крови!

Принялся Менг зорить гимки, что выставлял человек на речную и озерную рыбу. С утра пораньше, едва только проглянет волчья заря, приходил он к запорам, где ставил человек свои гимки, и успевал поднять их раньше хозяина, забрать себе всю добычу.

Ну, однако, быстро приелась людоеду рыба: крови в ней мало, да и та холодная, невкусная.

Решил он тогда за оленей взяться. Да только как их поймать? Олень — животное чуткое, не каждому пойдет в руки, и уж тем более Менгу. Да от одного вида этого душегуба, одетого в лохмотья из собачьих шкур, все живое за версту шарахалось, в сумасшедший бег пускалось. А уж коли олени побежали — попробуй, догони их!

Задумался Менг не на шутку: как ему дальше-то быть? А уж так хотелось парной свежатины, что язык с утра до вечера так и плясал у него во рту…

И вот придумал злой людоед: сплел из тальниковой коры толстые веревки, расставил петли на всех оленьих тропах.

Погнал, значит, он оленей в сторону этих самых троп. Повезло людоеду: одного оленя словил, второго, третьего… А потом животные тоже поумнели: перестали спасаться от чудовища по лесным тропам, где их верная смерть поджидала, уходили теперь в просторные большие болота, где не росло ни одного деревца, одна только низкая осока…

Как ни погонит Менг стадо — олени сломя голову в свое безопасное место несутся…

Совсем озверел Менг. Смастерил он тугой лиственничный лук, острые стрелы. Но попробуй, достань-ка оленя на краю болота, где дерево от дерева еле глазом просматривается! Разве ж подпустят кого олени на таком открытом месте, а тем более лютого своего врага?

Сколько ни натягивал Менг свой лук, какие стрелы ни прикладывал к звенящей тетиве из лосиной кожи — ни одна из них не долетала до животных, падала, словно обессиленная, на полпути до желанной добычи…