Раннегреческий полис (гомеровский период) - [42]
Из всех этих наблюдений вытекает совершенно определенный вывод: если оставить в стороне встречающиеся в поэмах (особенно в «Илиаде») реминисценции военного быта микенского времени, то мы должны признать, что дружина в точном значении этого слова как постоянное объединение профессиональных воинов, связанных клятвой верности со своим предводителем и живущих за его счет в его доме, Гомеру практически не известна.[286] В социально-экономических условиях реального гомеровского периода, а не вымышленного «Героического века», дружина могла быть только временным и в значительной степени, по-видимому, случайным сборищем смельчаков, добровольно последовавших за тем или иным аристократом в каком-нибудь опасном предприятии. Как было уже замечено (с. 69), материальные ресурсы гомеровских басилеев были крайне ограничены. Содержать при своем «дворе» в течение длительного времени массу вооруженных людей было бы слишком большой роскошью даже для самых богатых и могущественных из них.[287] Поэтому в случае необходимости, если, например, затевалась очередная пиратская экспедиция или готовилась месть за погибшего сородича, в действие обычно приводился сложный механизм родственных, товарищеских[288] и клиентских[289] связей, что позволяло в короткий срок поднять на ноги достаточное число приверженцев, на которых можно было положиться в предстоящей борьбе. Как только дело было сделано и поставленная цель достигнута, дружина расходилась по домам, чтобы возникнуть снова в другом месте и, может быть, в другом составе, когда в ней появится нужда. Таким образом, гомеровская дружина остановилась на той стадии развития, которую германская Gefolgschaft прошла уже во времена Юлия Цезаря (Bell. Call. VI, 23), стадии эпизодически возникавших и столь же быстро распадавшихся «военных партий» (Heerhaufen), предназначенных в основном для кратковременных набегов в земли соседей.[290] Более стабильная форма этого института, предполагающая более высокий уровень военного профессионализма, а также более прочную связь дружинников со своим предводителем (см. ее характеристику у Тацита: Germ. XIII—XIV), по-видимому, так и не привилась на греческой почве.[291] В значительной мере это обстоятельство объясняется «недоразвитостью» эллинской монархии послемикенского времени, на которую мы уже указывали выше.
Суммируя все сказанное в настоящей главе, мы должны еще раз подчеркнуть, что раннегреческое общество представлено в гомеровских поэмах в весьма специфичном и одностороннем освещении. Виной этому и условность поэтического языка Гомера и некоторые особенности свойственного ему мировосприятия, прежде всего та склонность к идеализации и облагораживанию повседневной жизни, благодаря которой мы видим ран-негреческий полис все время только с «фасадной» его стороны, как совокупность ряда аристократических ойкосов вместе с зависимыми от них людьми. Остальная часть населения общины — практически вся масса простонародья — почти всегда остается в тени этой монументальной постройки, созданной воображением поэта. Избирательность поэтического видения окружающего мира ведет к тому, что многие важные аспекты общественной жизни эпохи, например та все еще весьма значительная роль, которую играли в ней гентильные организации, ускользают от нашего внимания. Впрочем, при всей условности и иллюзорности представленной в эпосе картины общественных отношений ее нельзя расценивать только, как поэтическую фикцию, абсолютно оторванную от почвы действительности. Многие действительно имевшие место тенденции общественного развития, бесспорно, нашли в ней свое отражение. Реальной основой гомеровской концепции аристократического полиса является, как нам думается, надежно удостоверенный традицией и известный также и помимо Гомера факт экономического и политического господства родовой аристократии в Греции IX—VIII вв. до н. э. Приоритет знати в делах, связанных с общинным самоуправлением и судопроизводством, концентрация в ее руках львиной доли принадлежащих общине богатств, верховный авторитет, которым пользовалась эта же прослойка в вопросах религии и культа, — все это давало явно проаристократически настроенному поэту достаточное основание для отождествления влиятельной и родовитой верхушки демоса с самим демосом при полном устранении с эпической сцены всей остальной его массы.
