Раннее утро. Его звали Бой - [129]

— Ну конечно, конечно!

Он говорит о моей семье, и я вижу ее перед собой. Вижу маму, как я подхожу к ней и сообщаю новость: «Мама, я выхожу замуж за мсье Малегасса». — «И тебе не стыдно, Сюзон?» А свадьба! Хозяйка в парадном наряде, с бриллиантовыми серьгами и в меховой накидке стоит на паперти церкви в Мурлосе. Она опирается на руку моего отца, у которого палец отрезало на пилораме, и я вижу его изуродованную руку на мехах хозяйки. А мама? Кто идет с ней в паре? Мсье Макс, такой прямой-прямой и с галстуком бабочкой? Мсье Жаки, как обычно корчащий рожу? А кто будет кавалером у мадам Жаки? Деде Клюк? А у мадам Макс? Мой дядюшка? Ну? То-то знатный кортеж получается! Все смущены, начиная с кюре, который никак не может решиться нас благословить. А как тронемся с места, немало смешков получу я в спину. До меня уже доносятся шуточки Деде Клюка и Мишеля Барантайра: ну и как, мадам? Как себя чувствуете, мадам? Каково быть дамой, а, Сюзон? А Мария Сантюк будет выглядеть прямо как сама Дауна, с ума можно сойти. Как она меня поздравлять-то будет? А Иветта? А девочки из рукодельных мастерских? А монашки? Какой же у них у всех будет смущенный вид! А потом, потом я по-прежнему стану обращаться к мужу в третьем лице, за исключением тех случаев, когда мы будем драться. А наши дети? К какому сословию они будут принадлежать? Он думает о наших детях? С каким акцентом они будут говорить? С моим, мурлосским? А мою маму как они будут называть: Гранэ или меме?

Подумать только: всю дорогу из Сара в Андай я мечтала о нашей с Пьером свадьбе, только о ней. Все просто, все хорошо, и у всех прекрасное настроение. Папа с мадам Аррамбюрю, а толстый мсье Аррамбюрю с мамой; она купит себе новую шляпу, ведь ту, которая у нее сейчас, она носит со времен моего первого причастия. И все парни Мурлоса будут ухаживать за Элизой. Интересное впечатление произведут ее разноцветные глаза: один желтый, другой карий. Кто-нибудь непременно скажет: с такими-то глазами у нее непременно тайная сила есть; наверное, горло лечить может и кожные болезни тоже. Всем понравятся ее волосы и речь, ее новый взгляд на жизнь. Мне будут говорить столько же хорошего о ней, сколько и о Пьере. Муж у тебя парень хороший, но, извини, сестра его — это особа стоящая.

— Поцелуй меня, Сюзон!

Сказал он это с усмешкой, скорее всего доброй, но мне хочется побыстрей вернуться, и поэтому я целую его, да и что значит поцелуй после того, что сейчас было? Порядок в жизни я начну наводить с завтрашнего дня.

— Поехали домой, мсье Бой?

Он улыбается.

— Погоди, надо отпраздновать это событие, я поведу тебя сейчас в казино.

— О, нет!

— Хочу выпить за нашу свадьбу. И сыграть с тобой в рулетку, если выиграем, будет здорово.

— Да я же вся разбитая, и волосы мои спутаны. А платье, посмотрите — на что похоже мое платье?

— Ты красивая, Сюзон! Если проиграем, это будет хорошим знаком.

— Мсье Бой, хватит глупости говорить!

— Не называй меня больше мсье Бой. Скажи «Бой».

— Я никогда не смогу.

— Врешь, иногда можешь. Скажи «Бой», Сюзон.

— И поедем домой?

— Поедем в казино. Скажи «Бой».

— Бой, — говорю я.

Он достает из кармана платок, смачивает его слюной и вытирает мне лицо. Когда он хочет быть нежным, он умеет им быть. Он приглаживает мне волосы, я встаю, ой, как же болят ноги! Иду, а он вытирает свое лицо, и платок становится грязным от крови. Он опять улыбается, как будто чем-то доволен:

— Досталось же мне от тебя, Сюзон!

Он берет меня за руку, мы идем по лугу, переходим кювет, вот мы и на дороге; у «бэби-спорт» включены фары, дверцы открыты, может быть, нас кто-нибудь видел. Подбираю туфли, обуваюсь, левую пятку жжет. За зеленым занавесом деревьев лает собака. Нас видели, и как мы бежали в полумраке, и как мы дрались, и все остальное, право, мне нечем гордиться. Надо же, лента с прически уцелела, зацепилась случайно за платье. Повязываю ею волосы, ой, как же болят руки! А его рубашка — ну и ну! Надо же, я его и по носу стукнула, даже шишка появилась, это он теперь Горбоносый. Он заводит «бэби-спорт». И мы едем, я уже больше не могу: сегодняшний день длится бесконечно, как десять других. А что еще впереди? И как я выпутаюсь из всего этого? Ох, не просто это будет! Узкая дорога посреди полей и лугов превращается в широкую. Машины рычат, встречные фары слепят. В лицо дует ветер, а в голове — сплошная чехарда. У меня перед глазами картина гигантской свадьбы, где все перемешались: мадам Малегасс и мсье Аррамбюрю, мама, мадам Макс, Элиза, мои маленькие братья, Мария Сантюк, мой дядя, девчата из мастерской, Деде Клюк, младшие дочки мадам Макс, Хильдегарда. Мсье Бой со смехом говорит:

— А знаешь, вот уж кто будет доволен, так это Креветка!

Надо же, мы одновременно о ней подумали. Хоть глаза у нее и одинакового цвета, палец ей в рот не клади.

— Хильдегарда?! — воскликнула я.

— Она — моя подружка, она — наша общая подруга.

— Да уж…

— Мы будем ее все время приглашать к нам, хочешь?

Хочу ли я? К нам? А чего я хочу, о, чего же я хочу? Он сейчас опять веселый. Можно подумать, он все позабыл. Сейчас он такой, каким приехал из Америки, уже не думает о бедной Мисс, которая умирает в больнице, рассказывает, как провел день с Хильдегардой, как они угнали яхту, как удрали от остальных, от Долли и ее семьи. Он говорит: у нас с тобой будет яхта получше, чем у них со всеми их флагами. А я и не знала, что 15 августа тоже вывешивают флаги, я думала — только 14 июля. Ну что ж, мне все равно, я люблю флаги, они создают праздничное настроение, и к тому же за весь вечер — это его первые разумные слова. Яхта, а на ней мы, и с нами Хильдегарда. И никакой смены блюд, ни первого, ни второго, ни десерта. Не надо таскать подносы, гладить белье, мыть посуду. Нет ни часа, когда надо вставать, ни вообще времени. Вокруг — только море, а над нами — небо. Когда хотим, останавливаемся. Бросаем якорь, купаемся, плаваем, я плаваю, чего еще мне надо? Я кричу: