Раннее, раннее утро - [62]

— Товарищ Игнатов, вы часто давали сыну свою «Волгу»? — вежливо осведомился он.

— Не очень часто, — сдержанно ответил Мечо. — Когда он просил.

— Очевидно, он пользовался у вас доверием, если вы давали ему такую дорогую машину. Он хорошо водит?

— Да, очень хорошо.

— В день происшествия он просил у вас машину?

— Не помню… Нет, он просил за день до этого, но тогда она была нужна мне самому.

— Были ли у вас недоразумения с машиной? Какие-либо конфликты? Брал ли он когда-нибудь машину без вашего разрешения?

— Нет, таких случаев не было! — ответил Мечо.

— Так!.. По дороге к ресторану заходила ли речь о вашем сыне?

— С какой стати нам было говорить о нем? — сухо возразил Мечо.

— Почему? Разве вы не знали, что она подруга вашего сына? — любезно спросил адвокат.

— Мне это и в голову не приходило! — хладнокровно соврал Мечо.

— Да, конечно. Было бы весьма безнравственно отбить подругу у собственного сына, — согласился адвокат. — А в ресторане вы не вспоминали о нем?

— Нет, конечно.

— Что вы сделали, когда обнаружили, что машина украдена?

— Я обратился к дежурному милиционеру. Он сказал, что машина с таким номером отъехала час тому назад. За рулем сидел молодой человек.

— И вы заявили ему: уж не мой ли это сын?

Мечо мрачно молчал.

— Так? — нетерпеливо переспросил адвокат.

— Не помню. Может быть, и сказал! — враждебно отрезал Мечо.

— Да, вы это сказали — капитан подтвердил! Я вас спрашиваю — почему у вас возникла эта нелепая мысль?.. Зачем было вашему сыну ехать так далеко, в Панчарево? И к тому же уводить вашу машину?

— Капитан очень похоже описал его, — смутившись, ответил Мечо.

— Высокий молодой человек, — повторил адвокат. — Ведь таких тысячи! Почему же похититель непременно должен был оказаться вашим сыном?.. Кроме того, вы сами сказали, что из-за машины у вас с ним не было никаких ссор. И что за весь вечер вы ни разу не упомянули его имени…

— Не могу вам этого объяснить! — мрачно сказал Мечо. — Бывает, что придет что-нибудь в голову, сам не знаешь откуда.

— Может быть, из глубин подсознания? — спросил адвокат.

Я невольно поглядела на Владо — он просто сиял от удовольствия.

— Прошу вас без иронии! — сухо сказал Мечо.

— Хорошо. На следующий день вы не спрашивали сына, не он ли взял машину?

— Не спрашивал! — сердито ответил Мечо.

— Очень странно, товарищ Игнатов. Милиционера спрашиваете, а сына не смеете. Может быть, вам было неудобно его спросить?

— Почему же неудобно?

— Вот и я удивляюсь! — ехидно поддакнул адвокат. — Но вы сказали ему хотя бы, что машина украдена?

Никогда не думала, что Мечо когда-нибудь так крепко прижмут к стене. Он лишь хлопал глазами, не зная, что ответить.

— Кража такой дорогой машины не пустяк! — продолжал адвокат. — Подобное событие встревожит любого нормального человека. И он, естественно, поделится этим с самыми близкими людьми.

— У меня нет привычки делиться с сыном своими заботами! — рассерженно сказал Мечо. — Чем мне поможет такой растяпа…

— Ясно, товарищ Игнатов, ясно! — грустно сказал адвокат. — У меня нет больше вопросов…

Мечо сдержанно поклонился и быстро вышел из зала. Ему изрядно пощипали перья, его великолепие померкло; он даже побледнел. Я украдкой поглядела на Евгения. Он сидел, опустив голову и закрыв лицо руками. Мне показалось, что он плачет. Но когда он поднял голову, я увидела, что глаза у него сухие; лишь губы слегка дрожали. И я подумала: как же они будут жить вместе после всех этих событий?

— Чисто сработал! — пробормотал рядом Владо.

— Кто? — не поняла я.

— Ясно — кто… Адвокат…

На этом допрос свидетелей закончился. Дали слово прокурору, но я была в таком смятении, что почти его не слышала. Помню только, что он назвал Евгения избалованным, несерьезным юношей, который транжирит по ресторанам отцовские деньги. Толковал что-то о его легко возбудимой, незрелой натуре. И, несмотря на это, изобразил его чуть ли не хладнокровным злодеем, который тщательно обдумал каждый шаг своего преступления. Под конец прокурор заявил, что строгий приговор будет иметь воспитательное значение не только для него, но для тысяч подобных избалованных и разболтанных юношей, которые ежедневно злоупотребляют доверием общества.

Затем говорил адвокат потерпевшего. Тот начал с основ социализма, заявив, что они заложены надежно, но тем не менее некоторое привилегированное и избалованное жизнью меньшинство…

— Прошу без обобщений! — сердито одернул его судья.

Несмотря на предупреждение, гражданский истец продолжал примерно в том же духе. Выходило, что его, собственно, ничуть и не интересует жизнь этого испорченного деньгами и высокими постами меньшинства — пусть делают, что хотят, но если они, в придачу ко всему, начинают давить автомобилями честных тружеников, которые неустанно кладут кирпич за кирпичом в вышеупомянутые основы, то должны, по крайней мере, за это платить.

Наконец дали слово адвокату Василеву, и он схватил его с таким остервенением, будто не собирался расставаться с ним до конца жизни. Конечно, как я и ожидала, самые тяжелые камни посыпались на мою голову. Меня он не упоминал, а говорил о нашей молодежи, или, как он сам уточнил — о незначительной скверной прослойке нашей трудовой сознательной молодежи. Эта прослойка, по его мнению, страдает легкомыслием и верхоглядством и лишена элементарного чувства ответственности. Отсутствие сдерживающего морального начала он назвал явлением, над которым общество должно глубоко задуматься. Это явление толкает молодежь к легким удовольствиям, никчемной растрате сил и душевному опустошению. «Действительно, — воскликнул он, — как объяснить такой факт, когда девушка из хорошей семьи, которая дружит с милым и отзывчивым юношей, вдруг очертя голову бросается в объятия его отца?»