Раненый в лесу - [3]

Коралл почувствовал, что тяжкое бремя, давившее их обоих, взвалено теперь на него одного, и нервы от этого бремени напряжены до предела.

– Шестая, – пробурчал майор, – черт побери… Коралл повернулся. Со стороны шоссе на небе мелькали сполохи, за ними загорался, гаснул и снова раскрывал огненные глаза двойной ряд медленно двигавшихся фар.

– Черт побери, – повторил майор.

Слышно было мягкое урчание, оно ползло по полям, земля под Кораллом глухо гудела.

– Броневики, – сказал майор, – черт побери… Если они нас обнаружат… Поручик Речной, как со сбором? – обратился он к офицеру в конфедератке, вышедшему из лесочка.

Из-за деревьев высыпали партизаны. С трудом перебираясь через ров, они толпились на дороге.

Позванивала амуниция, молча собиралась бесформенная колонна. Майор все всматривался в горизонт, насыщенный призрачным светом. Зарево справа разгоралось; внизу краснота стала кровавой, пламя все ярче и шире высвечивало небо. Майор глядел, не мигая. «Растяпа, – подумал Коралл, – погубил половину отряда. Растяпа…» Коралл чувствовал в себе то, что он раньше беспокойно искал в других, даже в растяпе майоре. Коралл помнил момент, когда это внезапно вспыхнуло в нем самом; полный радостного удивления, прислушался он к появившемуся неизвестно откуда чудесному чувству силы. С тех пор прошло уже несколько часов, а это чувство не исчезало. Рука не беспокоила его, кисть слегка деревенела, но боли не было. И раненая рука, и бурые подтеки на куртке и бриджах – все это наполняло его гордостью.

Колонна то и дело рассыпалась. Одни, где стояли, там и садились на песок, другие расхаживали взад и вперед. Некоторые – кто по одиночке, кто малыми группами – все еще выходили из леса. Коралл узнал высокую, немного сгорбленную фигуру Априлюса, тот был в черной шоферской кепке, в черном костюме, с перекрещенными на груди пулеметными лентами, с длинной немецкой винтовкой. Коралл увидел его таким, как тогда – вскакивающим под огнем и рычащим своим пропитым голосом: «Бей этих сволочей!» Около него стоял взводный Томек в круглой егерской фуражке, в егерском мундире с широкими темно-синими нашивками. Еще Коралл заметил круглую каску Сосны, припомнил блеск стали в гуще папоротников, и рывок руки, и вспышку, и грохот гранаты, и тотчас после взрыва размеренный, терпеливый зов немца из расчета заглохшего станкового пулемета: «Sanitäter! Sanitäter!» Он узнал и стройную фигуру Аполлона: с непокрытой белокурой головой, замотанной бинтом, в светлом клетчатом пиджаке, в габардиновых бриджах, босой, он стоял в стороне, около рва, в кулаке теплился огонек сигареты. Коралл вспомнил, какую неприязнь вызывал у него этот щеголеватый варшавский красавчик, а ведь и он оказался храбрым парнем. В ушах все звучит его голос: «Ничего! Ни хрена они нам не сделают!» Он заметил Березу, Мундека и еще несколько человек среди нестройной колонны, над которой сейчас поднимался приглушенный говор, кашель, то здесь, то там падало крепкое словечко. Он смотрел на них и думал: все они – Априлюс, Томек, Сосна и он – отмечены чем-то особенным, что неразрывно связывает их.

Колонна дрогнула, расступилась, и прямо из чрева ночи, дышащей огнем, пульсирующей десятками моторов, показалась телега, ползущая по дороге. Майор и поручик Речной прошли мимо Коралла, разговаривая вполголоса. Коралл направился за ними, до него донеслись слова майора: «Это только сам Коралл…»

– В чем дело, пан майор? – спросил он, подходя к командиру.

Майор повернул голову.

– Если Венява не придет в себя…

– Стой! – приказал Речной.

С телеги откликнулось протяжное «тпру»… Лошадь остановилась.

Венява неподвижно лежал на телеге. Майор оперся руками о край, наклонился над раненым так низко, что казалось, надорванный, спадающий одним крылом с пилотки орел вот-вот коснется окровавленного лба. Командир молчал, вслушиваясь в хрипящее, булькающее дыхание.

– Венява, – прошептал он и повторил громче, – Венява, поручик Венява.

Подъехала вторая телега, на ней лежал Ястреб. Лошадь, храпя, била копытами, мотала головой, звеня упряжью. Сосна схватил ее за узду, дернул, замахнулся кулаком, плечом навалился на оглоблю. С другой стороны Мацек натягивал вожжи: «Назад, кляча, вот дура, крови боится! Назад!» Песок заскрипел под колесами, и лошадь, приседая, попятилась, откатив немного телегу.

Майор выпрямился, подтолкнул Коралла и отвел его в сторону.

– И еще одно… Коралл, самое важное. – Он положил руку на плечо Коралла. – Вы сегодня хорошо себя показали. Горячий был денек… При первой же возможности я представлю вас к повышению…

– Выбраться бы только, – сказал Коралл.

* * *

Перед рассветом, когда люди спят крепче всего, они добрались до намеченного леса. Коралл заметил, что небо в стороне Недзвяды погасло, шум моторов умолк. Телеги остановились на опушке перелеска, Коралл отошел от них, чтобы найти место для раненых, и очутился среди невозмутимой тишины, в мглистых, неподвижных сумерках.

Он вдохнул несколько раз эту тишину, растворяясь в ней, успокаиваясь, и его постепенно охватило оцепенение и усталость. Потом он заметил, что ночной мрак рассеивается, низко на поле белеют клочки тумана, а горизонт на востоке просвечивает бледно-желтым. Темными оставались только деревья – они становились все чернее и четко выступали в мутном полумраке.