Раненый в лесу - [13]

Через час Коралл открыл дверь той же хаты.

– Пан поручик, вы меня вызывали…

Венява стоит у окна, а за столом у разложенной карты сидит Хромой, держа широкую ладонь на бутылке нежно, словно на детской головке.

– А, пан подхорунжий…

– Закопали его? – Венява отвернулся от окна.

– Так точно, закопали.

– Теперь они уже нам на пятки наступают, – сказал Венява.

– Если бы вы его не убили, они, пожалуй, были бы уже здесь. – Хромой нацедил из бутылки мутную желтоватую жидкость в два выщербленных стакана, протянул их Веняве и Кораллу. – Я – пас.

Коралл выпил, поставил стакан на стол, глотнул воздух.

– Я думаю, что он не был шпионом, – сказал Коралл.

– Но мог быть, – ответил Венява.

Он был из тех, кто от водки еще больше трезвеет и яснее мыслит.

– Мог быть, а?

– Почему мог, пан поручик? – присоединился Хромой. – Он был шпионом. Он же из УПА…

– Ну, неизвестно.

– Да, – сказал Венява, – неизвестно. Известно только одно – он лежит теперь в земле, а это вообще единственное, что бывает точно известно на войне, пан подхорунжий.

– Не в том дело…

– Известно также то, что мы сегодня должны выполнить свое задание.

– Так точно, – подскочил Хромой.

Венява отодвинул рукав мундира.

– Без десяти четыре, – буркнул он и, словно не веря своим глазам, уставился на циферблат часов в кожаном футляре, потом посмотрел в окно. Тень заслонила уже часть двора, на стене избы и на полу, покрытом стружками, также застыла тень. Венява стукнул ладонью. – Когда же, черт возьми, он вернется?

Хромой вышел из-за стола.

– Разрешите идти?

– Хорошо, спасибо.

– Следующий раз я поищу для отряда место получше, пан поручик. Только бы нам отсюда выбраться. Это место хорошее, но только для кладбища.

Переступая порог, он припал на короткую ногу, как на сломанную рессору. Двери стукнули за ним, известковая пыль задымилась на солнце.

* * *

Коралл очнулся. До него доносится какой-то шум. Но сознание еще спит, должно пройти какое-то время, прежде чем он осмыслит, что находится один, на опушке леса, почувствует тупую тяжесть руки на перевязи, увидит речку, дорогу, вынырнувшую из леса и идущую к деревне, деревню в раннем, розовом солнце, услышит где-то в лесу или за лесом гул моторов, нарастающий, назойливый и пронизывающий, как жужжание бормашины.

Коралл встал. Без десяти пять. Что-то зашуршало в ельнике.

– Пан подхорунжий! Я же говорил, его надо караулить. Холера!

Иглы царапнули по щекам. Мацек прокладывал себе дорогу автоматом.

– Надо было его караулить! Боже милостивый! Посмотрите! Вы только посмотрите. – Он неудержимо рвался вперед, согнутой рукой с черной крестовиной автомата и всем телом раздирал гущу зарослей и не отвечал ничего, будто не слышал, что кричит ему Коралл, а только раздвигал ветви, как слепой, пока не вышел на поляну, и тут, словно споткнувшись, остановился.

Коралл очутился прямо напротив Венявы, собственно, напротив трупа, ибо та перемена, которая сразу поразила его, могла означать только смерть. Было такое чувство, словно он остановился на бегу у края зияющей черной пропасти. И только секунду спустя Коралл понял, что ошибся. Это не вечное оцепенение последнего «смирно!». Венява выглядит совсем по-другому. Перемена, происшедшая с поручиком, – кощунство: на поручике нет сапог. Коралл видит длинные, плоские ступни в светло-голубых носках с дырами на пятках, сквозь дыры – пожелтевшую кожу. Видит смятые штанины бриджей, между их краями и завернувшимися носками – бледные полоски. Видит изменившуюся фигуру Венявы, ставшего сразу таким родным, и ему кажется, что надругались и над ним самим. Поругано не только это тело, вымазанное кровью и грязью, слабое и беспомощнее на уже готовой поглотить его земле. Поруганы и он, и Мацек, и все вокруг.

– Надо было его караулить!

Неясное движение пальцев, склеенных запекшейся кровью, рука шарит в темноте, пытаясь что-то схватить, замирает в воздухе, отравленном кощунством. Коралл потрясен.

– Надо было его караулить… – повторяет Мацек, а Коралл еще не понимает, кого именно – Веняву или Сироту.

– Пойду за ним. – Мацек дернул рукоятку автомата, спусковая скоба резко лязгнула. – Пришибу сукина сына!

Еловые ветки закачались за ним, Коралл крикнул:

– Не догонишь!

– Пан поручик! – Коралл становится на колени, наклоняется над Венявой. Запах крови удушливо вязок, глаза Венявы стеклянисто, матово поблескивают сквозь чудовищную красную маску.

– Поручик Венява!

Коралл согнал двух жирных мух, впившихся в щеку возле уголка губ, где прерывистое дыхание вспенивает розовую слюну. Иногда сквозь пленку вспыхивают зрачки, но Венява словно не замечает Коралла, словно высматривает что-то вокруг. Потом его глаза снова стекленеют. Никогда раньше поручик не был так близок Кораллу. Ему были близки эти худые длинные ступни в голубых носках, побежденное тело, штанины бриджей, смятые и сбившиеся на обнаженных лодыжках. Коралла вдруг осенило: этой близости уже не отнять. И еще: что-то надвигается в солнечных полосах между стволами, в утренней свежести, среди птичьих голосов, в приторном запахе крови, в этом лесу, где все отравлено надругательством. Но это чувство гаснет, он снова возвращается к действительности. Он наедине с Венявой, склонился над ним, как над утопленником, которого собственноручно вытащил на берег. У Венявы заострился нос, в груди хрипит и булькает. Коралл захвачен врасплох и немного смущен неотвратимым приговором, волей, более сильной, чем он сам, приказывающей ему до конца противиться этому надругательству.