Раненый в лесу - [12]
– Ты, Черный, идешь на вылазку? – спросил Коралл, принимая и ставя на колено поданную бутылку. Черный лениво кивнул лохматой головой.
– Сколько вам лет, подхорунжий?
Этот первый вопрос поручик Венява задал, не отрывая взгляда от штабной карты, разложенной на столе; карта с краю была прижата пистолетом в черной клеенчатой кобуре.
В пустой избе, запыленной солнцем, с полом, усыпанным щепками, находился только стол с картой, а за ним, около стены, стояла лавка, на которой сидел поручик. Терпкий запах стружек щекотал в носу.
Венява сидел, упираясь расставленными локтями в стол. Летний офицерский мундир с никелированными пуговицами был расстегнут, виднелась широкая грудь в белой майке. В складках мундира около кармана синела орденская ленточка, о которой говорил Ястреб. Вокруг Венявы все дышало жизнью. Взгляд очень светлых глаз устремился на Коралла. У Венявы было такое загорелое смуглое лицо, что глаза казались Почти белыми.
– Вы давно в лесу? – Он кивнул. – Посмотрите на карту.
Три спички лежали с трех сторон вытянутого пятна зелени, соединенного узким перешейком с широкой, бесформенной поверхностью, усеянной колючими зигзагами; посередине пятна чернела обугленная щепка. Коралл не отрывал взгляда от спичек.
– Здесь немцы? – Венява поджал губы. – Это данные разведки?
Пальцами с коротко подстриженными ногтями Венява выгреб из коробки и рассыпал спички сначала по одному, потом по другому краю бесформенного пятна зелени, означавшего бор.
– – И здесь попали бы в мешок, – буркнул Венява, – но уже не в этот капкан, – ткнул он указательным пальцем в уголок между тремя спичками. – Нас тут еще не нащупали. Ночью они нас потеряли. Надо сидеть тихо, пока не удастся проскочить.
– Чего мы ждем? – вырвалось у Коралла. Венява промолчал.
Коралл прислушивался к этой тишине, словно ждал от нее чего-то. Молчание затянулось, но тишина уже не была такой томительной. «Время», – подумал Коралл; он посмотрел в окно – там проносится время, в сухом блеске полдня мчится, приближая решающую минуту. Глядя в окно на раскаленную солнцем землю, он неожиданно почувствовал: время под огненным небом искрой бежит по запальному шнуру.
– Сохранять тишину. – Голос Венявы оторвал его от окна. – Это самое главное до тех пор, пока мы сидим в котле…
Венява, склонившись над картой, облокотился на стол; он поднял голову и быстро оглядел Коралла.
– Сколько у вас патронов?
– Четыре обоймы, пан поручик.
– А гранаты? А как у других? Вообще, как с боеприпасами?
– У других еще меньше, чем у меня… Венява кивнул в сторону окна.
– Пьют? Коралл колебался.
– Некоторые, – помолчав, ответил он.
Венява встал с лавки. Он был на полголовы выше Коралла; шагал он упруго, легко поскрипывая сапогами.
– Хорошо делают, – сказал он, отворачиваясь от окна. – Сам бы тяпнул. Если бы не эта чертова жара…
Он заложил руки за спину, под полы мундира, широкая грудь в белой майке дышала ровно.
Коралл чувствовал обаяние его силы. Впервые командир так безоговорочно импонировал ему, внушал такую симпатию и уважение. Даже сомнение: «А что дальше?» – не влияло на это впечатление.
Выстрел раздался прямо за окном. Венява одним прыжком очутился у стола, схватил пистолет. Они ждали. Эхо выстрела погасло. Все было тихо. Прошла минута, прежде чем послышались приглушенные голоса из глубины двора. Венява выбежал первым, Коралл за ним. По деревянным ступеням грохотали сапоги. В память Коралла врезалась картина, как бы вырванная из темноты ночи и вставленная в середину дня, оправленная в сухой, пыльный зной. На фоне ярко-белой стены овина он увидел человека, обращенного лицом к белым доскам, с высоко поднятыми руками, упершегося опущенной головой и ладонями в эти доски. Сержант Хромой, низко наклонившись, быстро ощупывает карманы его брюк. Посередине двора стоят Сирота и Обрубок с автоматом наперевес.
– Отойди-ка, шеф! – бросает Обрубок. – Сейчас мы этого гада в расход пустим.
– Минуточку, ребята. – Хромой оборачивается и при виде Венявы выпрямляется. – Разрешите доложить, пан поручик, схватили какого-то типа, вероятно, из УПА [3], пытался бежать, я подозреваю, что он – шпион.
Венява с пистолетом остановился в трех шагах от пленного.
– Повернитесь!
Коралл видит бегающий взгляд, худое, темное лицо, темную фигуру, слышит учащенное дыхание этого человека. Резкий, ослепительный свет. В глазах вдруг темнеет, все застилает мрак…
– Панове, да я же поляк, поляк я…
– Опусти руки! – сказал Венява. – Что ты делал в лесу? Почему убегал? Говори!
– Панове, да я же поляк…
– Гад ты, а никакой не поляк, – произносит Обрубок.
– Что ты делал в лесу?
– Я католик… Матка Боска Ченстоховска…
– Заткнись! Говори, что тебе здесь надо!
– Сколько тебе заплатили? – добавляет Хромой.
– Я дровосек… Шел на работу…
– Где твой топор? Пила?
– Пилы нет…
– Локтем собирался дерево пилить?
– Сержант! – Венява отвернулся и направился к крыльцу, Хромой за ним, Коралл с облегчением вздохнул.
И тут же окрик: «Стой!» – и в тишине разъяренный топот. Коралл запомнил сцену, длившуюся мгновение, отмеренное одной спазмой в груди, мгновение, тянувшееся бесконечно долго, пока замирало эхо взрыва. Он увидел человека, карабкавшегося на высокий забор, отделявший двор от леса; воздух блеснул взрывом, человек покатился кубарем и глухо ударился о землю. Рядом с Кораллом неподвижно стоит Венява с пистолетом в вытянутой руке; над дулом еще синеет дымок.
Алексей Николаевич Леонтьев родился в 1927 году в Москве. В годы войны работал в совхозе, учился в авиационном техникуме, затем в авиационном институте. В 1947 году поступил на сценарный факультет ВГИК'а. По окончании института работает сценаристом в кино, на радио и телевидении. По сценариям А. Леонтьева поставлены художественные фильмы «Бессмертная песня» (1958 г.), «Дорога уходит вдаль» (1960 г.) и «713-й просит посадку» (1962 г.). В основе повести «Белая земля» лежат подлинные события, произошедшие в Арктике во время второй мировой войны. Художник Н.
Эта повесть результат литературной обработки дневников бывших военнопленных А. А. Нуринова и Ульяновского переживших «Ад и Израиль» польских лагерей для военнопленных времен гражданской войны.
Владимир Борисович Карпов (1912–1977) — известный белорусский писатель. Его романы «Немиги кровавые берега», «За годом год», «Весенние ливни», «Сотая молодость» хорошо известны советским читателям, неоднократно издавались на родном языке, на русском и других языках народов СССР, а также в странах народной демократии. Главные темы писателя — борьба белорусских подпольщиков и партизан с гитлеровскими захватчиками и восстановление почти полностью разрушенного фашистами Минска. Белорусским подпольщикам и партизанам посвящена и последняя книга писателя «Признание в ненависти и любви». Рассказывая о судьбах партизан и подпольщиков, вместе с которыми он сражался в годы Великой Отечественной войны, автор показывает их беспримерные подвиги в борьбе за свободу и счастье народа, показывает, как мужали, духовно крепли они в годы тяжелых испытаний.
Рассказ о молодых бойцах, не участвовавших в сражениях, второй рассказ о молодом немце, находившимся в плену, третий рассказ о жителях деревни, помогавших провизией солдатам.
До сих пор всё, что русский читатель знал о трагедии тысяч эльзасцев, насильственно призванных в немецкую армию во время Второй мировой войны, — это статья Ильи Эренбурга «Голос Эльзаса», опубликованная в «Правде» 10 июня 1943 года. Именно после этой статьи судьба французских военнопленных изменилась в лучшую сторону, а некоторой части из них удалось оказаться во французской Африке, в ряду сражавшихся там с немцами войск генерала де Голля. Но до того — мучительная служба в ненавистном вермахте, отчаянные попытки дезертировать и сдаться в советский плен, долгие месяцы пребывания в лагере под Тамбовом.
Ященко Николай Тихонович (1906-1987) - известный забайкальский писатель, талантливый прозаик и публицист. Он родился на станции Хилок в семье рабочего-железнодорожника. В марте 1922 г. вступил в комсомол, работал разносчиком газет, пионерским вожатым, культпропагандистом, секретарем ячейки РКСМ. В 1925 г. он - секретарь губернской детской газеты “Внучата Ильича". Затем трудился в ряде газет Забайкалья и Восточной Сибири. В 1933-1942 годах работал в газете забайкальских железнодорожников “Отпор", где показал себя способным фельетонистом, оперативно откликающимся на злобу дня, высмеивающим косность, бюрократизм, все то, что мешало социалистическому строительству.