Ранее известная как Америка - [16]

С пристенного столика я взял фотографию Марка К. Бернхема, одетого для официального мероприятия, и попытался рассмотреть женщину позади него. Говорят, это из-за нее Марк К. Бернхем позволил всему Союзу рухнуть.

Уитни Хеллер была белокурой блондинкой из Конфедерации, или Нового Королевства Юта, и выглядела хитрой, как бестия. Она улыбалась улыбкой человека, который только что стащил ваш кошелек и знает, что ему это сойдет с рук. Но даже она, как оказалось, была смертной. Уже тогда Рак вгрызался в ее органы, и длинная тень того, что случится в итоге – премия Бернхема, разорение казны, беспорядки и отделения штатов, – преследовала ее, омрачая и ее имя, и память о ней.

Я поставил фотографию на место. Рядом с ней излучала тошнотворный зеленый свет огромная стеклянная банка, заполненная мутной жидкостью. Внутри плавали два маленьких шара с длинными розовыми щупальцами. Я наклонился, чтобы посмотреть поближе.

Два ярко-голубых человеческих глаза на фоне жидкой взвеси уставились на меня через стекло. Я отшатнулся.

– In situ[30] они смотрелись лучше, уверяю тебя.

Я развернулся и ударился об угол стола. Фотография Бернхема и Уитни Хеллер упала на пол.

Президент и генеральный директор Марк Дж. Бернхем был совсем не похож на свой портрет. Во-первых, он был совершенно лысым и примерно в два раза меньше обычного человека, с высохшей дряблой кожей и костями, cложенными в массивную инвалидную коляску. По сути, он выглядел так, словно его пропустили через одну из дегидрационных установок в Производственном отделе № 22: гравийная фактура, сухая кожа и складки морщин, словно ему действительно не помешало бы как следует отъесться.

Он указал на перевернутую фотографию, лежащую на ковре.

– Ты не мог бы?..

Я быстро пошарил по полу, чтобы вернуть ее на место.

– Извините. Я не хотел… Мне просто было любопытно…

– Ах, любопытство. Как и ностальгию, его почти невозможно побороть. – Глазные яблоки медленно вращались, бросая на меня злобный взгляд. – Мой отец всю жизнь посвятил этой компании, – продолжил он. – Теперь он всегда может за ней присматривать краем глаза. Хотя глаза у него два, вообще-то.

Мне едва не вывернуло желудок.

– То есть это?..

– Президентские мощи, да, сэр. – На секунду его улыбка стала натянутой. – Ностальгия ужасна, сынок, скажу я тебе. Прошлое имеет то преимущество, что оно безвредно. Даже хищники выглядят красиво: при условии, что они мертвы.

Он остановился в дюйме от моих ног. Его пальцы ритмично постучали по моей ладони, когда он полез ко мне за рукопожатием.

– Траки Уоллес, юный герой Корпорации. Сирота, насколько я понимаю. Мне не довелось знать твоего отца. Твоя мать работала у нас в Отделе грузовых перевозок, верно? Я слышал о несчастном случае. Соболезную. Она была умной женщиной. Очень умной, если верить отчетам.

– Спасибо, – это все, что я мог сказать. Мне было больно думать о том, как обрадовалась бы мама, что я здесь, в кабинете президента, и что главный над всеми богатыми кексами знает, кто она такая.

– Присядь, отдохни. Зачем церемониться, верно? Я вот никогда не церемонюсь. – Когда я сел, диван издал свист, испустив клубы вековой пыли. – Вот. Так-то лучше. Теперь мне не придется отрезать тебе ноги. – У него была широкая ухмылка афериста, что пытается продать вам мешок муки, полной личинок, или горстку разряженных батарей. Затем: – Это была шутка. Уверен, что они в ходу у вас на Пригорке?

– Шутка. Разумеется. – Мне удалось выдавить из себя смешок.

– Очень трудно всю жизнь говорить с людьми о политике, когда твое лицо находится на уровне с пряжками их ремней. Это одна из причин, по которой я использую голограммы для большинства своих публичных выступлений. Никто не будет уважать человека в инвалидном кресле, и это правда. – Я собирался возразить ему, из вежливости, но он продолжил: – Кроме того, я повидал немало мудозвонов на своем веку. Быть может, яйца мужчины действительно принимают за него все решения, однако гораздо легче читать эмоции по лицу. – Он наклонился вперед, положив руки на колени, чтобы они не дергались. – По твоему лицу видно, что тебе интересно, какого черта ты здесь делаешь.

Я не был уверен, будет ли хорошим тоном с ним не согласиться, даже если он был абсолютно прав, поэтому ничего не сказал.

Марк Дж. Бернхем подался вперед. Его глаза быстро вспыхнули на свету.

– Как ты смотришь на то, чтобы спасти мир, сынок?

Я ожидал, что он рассмеется. Когда он этого не сделал, я спросил:

– Это еще одна шутка?

– Нет, Траки. К сожалению, на этот раз я говорю серьезно. – Окна позади него были окрашены в тускло-синий цвет стандартного домашнего экрана: закольцованный рекламный ролик компании безмолвно отражался в них, отбрасывая на потолок странные узоры.

Какое-то мгновение я просто сидел, уставившись на него. Мне казалось, что мой язык – это мокрое полотенце. Наконец мне удалось выдавить из себя какие-то звуки.

– Боюсь, что не понимаю, сэр.

Он откинулся на спинку кресла, позволив рукам отбивать ритм по подлокотникам.

– Скажи мне, Траки, что тебе известно о Премии Бернхема?

Меня спросили о премии Бернхема уже второй раз менее чем за двадцать четыре часа – и все равно это был последний вопрос, который я ожидал услышать.