Рамунчо - [40]

Рамунчо вдыхал этот сухой, сладостный, живительный воздух юга. Таким всегда бывал воздух его родины в эту пору, которую он особенно любил раньше и которая теперь наполняла его физическим блаженством и душевным смятением, потому что в сгущающихся в вышине тучах таилась свирепая угроза, и казалось, что небо глухо к молитвам, что в нем, как и в его властителе, нет мысли, что оно – лишь источник оплодотворяющих гроз и слепых сил, созидающих, разрушающих и вновь созидающих, не ведая зачем и для чего. Еще не отдышавшись, он сидел, погруженный в задумчивость, не отвечая на поздравления окружавших его мужчин в беретах, которым были неведомы волновавшие его порывы. Он ничего не слышал, он только всем своим существом ощущал в это мгновение бьющую через край молодость, силу и волю; он говорил себе, что будет яростно и отчаянно наслаждаться жизнью, что ни пустые страхи, ни религиозные запреты не помешают ему вернуть себе эту девушку, к которой он так давно стремится всей душой и всем телом, свою единственную, свою невесту.

Игра блистательно закончилась, и Рамунчо, полный печальной решимости, одиноко пошел к дому. Он был горд своей победой, горд тем, что сохранил и ловкость и силу: ведь положение одного из лучших игроков в стране басков давало ему средства к существованию, было источником заработка.

Все то же черное небо, те же резкие краски, те же четкие и темные линии горизонта. И то же мощное дыхание юга, сухое и горячее, бодрящее и тревожное одновременно.

Но тучи спускаются все ниже и ниже, и вот-вот все переменится, исчезнет обманчивая видимость лета. Он знал это, как и все сельские жители, привыкшие наблюдать за небом. Надвигающийся осенний ураган стряхнет последние листья с деревьев и положит конец теплым южным ветрам. И тотчас же начнется пора долгих холодных дождей и туманов, делающих зыбкими и далекими очертания гор. Наступит унылое царство зимы, остановятся жизненные соки в растениях, замрут дерзкие планы, потухнут бунтарские порывы.

Как и накануне, когда он в сумерках вернулся домой, мать была одна.

Когда он бесшумно поднялся в ее комнату, она спала тяжелым, беспокойным, горячечным сном.

Чтобы дом выглядел не таким мрачным, он попытался развести огонь в большом камине внизу, но дрова не хотели разгораться, дымили и в конце концов погасли. Снаружи потоками лил дождь. Сквозь затянутые серым саваном дождя окна деревня была едва видна, поглощенная зимним ненастьем. Ветер и потоки воды хлестали стены одинокого дома, вокруг которого, как и каждый год в эту пору, сгущался мрак дождливых сельских ночей, тот бесконечный мрак и то бесконечное безмолвие, от которых Раймон уже давно отвык. И понемногу в его детское сердце стал закрадываться страх одиночества и заброшенности; он чувствовал, как начинает слабеть его воля, его вера в свою любовь, в свою молодость и силу, как растворяются в туманном сумраке все его планы борьбы и сопротивления. Будущее, о котором он столько мечтал, казалось ему сейчас жалким и призрачным; будущее игрока в лапту, потешающего толпу, которое в минуту может быть разрушено болезнью и даже просто малейшей физической слабостью. Зыбкие опоры, на которых зиждились его дневные надежды, таяли и исчезали, поглощаемые ночью. И как некогда в детстве, он всей душой потянулся к матери, у которой всегда находил защиту и нежное утешение. Боясь ее разбудить, он на цыпочках поднялся в комнату матери, чтобы просто увидеть ее, просто посидеть рядом, пока она будет спать.

Но когда он зажег стоящую в противоположном углу комнаты неяркую лампу, ему показалось, что со вчерашнего дня мать еще больше переменилась; он вдруг с ужасом понял, что может потерять ее, остаться один, никогда больше не почувствовать, как ее голова ласково прижимается к его щеке… Впервые она показалась ему старой, и, вспомнив, сколько горечи и разочарований пережила она из-за него, он почувствовал бесконечно нежную жалость к морщинам, которых он не видел раньше, к ее недавно поседевшим вискам. Жалость отчаянную и безнадежную, потому что он знал: ничто уже не изменит жизнь к лучшему… Что-то мучительно и властно сдавило ему грудь, исказило черты юного лица; очертания предметов расплылись в его глазах, и в безотчетном желании просить, умолять о прощении он, упав на колени, приник лицом к постели матери, и безутешные, отчаянные слезы наконец полились из его глаз…

5

– Ну, кого ты видел в деревне, сынок? – расспрашивала она его на следующий день. По утрам температура спадала, и она чувствовала себя гораздо лучше. – Ну, кого ты видел в деревне, сынок? – Она старалась казаться веселой, говорить только о пустяках, чтобы, не дай Бог, не затронуть серьезных тем и не услышать тревожных ответов.

– Я видел Аррошкоа, матушка, – ответил он таким тоном, что нельзя было не заговорить о том, что мучило их обоих.

– Аррошкоа!.. И как он тебя встретил?

– О! Он говорил со мной, как с братом…

– Да, я знаю, знаю… О! Нет, это не он ее заставил…

– Он мне даже сказал…

Рамунчо замолчал и опустил голову, не решаясь продолжать.

– Так что же он тебе сказал, сынок?

– Ну, в общем, что… что было непросто запереть ее там, что может быть… что еще теперь, если бы она меня увидела, то возможно…