Рамсес Великий - [87]

Хозяин пира и вправду был отменно уродлив. Он вполне оправдывал кличку, которую ему дали ещё в юности. Яхмос удивительно походил на крокодила своим длинным тупым носом, огромной зубастой пастью, узкогрудым длинным сильным телом и короткими, кривыми руками и ногами. По нраву он тоже напоминал это животное, священное в нескольких номах Египта. Яхмос смотрел на приглашённых прямо в упор своим почти не мигающим взглядом, словно раздумывал, кого бы ещё ему проглотить на сон грядущий. Гости, которые были его подчинёнными, испуганно морщились и угодливо кланялись, как только крокодилий взгляд устремлялся на них. Никто не позволил себе вольности — непринуждённо развалиться в своём кресле, как делали обычно все египтяне, тем более в конце пира. Только один из присутствующих сидел свободно и небрежно, прислонившись к высокой спинке резного кресла. Это был Пенунхеб. Бледный, с синими кругами под глазами, он небрежно двигал серебряным ножом нарезанные кусочки дыни и арбуза, поданные ему на золотой тарелке. Изредка он делал небольшие глотки из объёмистого хрустального бокала, в который было налито сладкое финикийское вино. Оно поддерживало силы, которые, как жрец чувствовал, хотя он и славился своей выносливостью и феноменальной работоспособностью, уже были на исходе.

Когда женщины и прислуга удалились и мужчины остались одни, Яхмос строго оглядел гостей.

— Ну, вот, пришёл наконец-то тот, ожидаемый всеми нами момент, когда мы должны от слов перейти к делу, — начал он глухим, севшим от волнения голосом.

Даже железные нервы «крокодила» с трудом выдерживали напряжение.

— Мне доподлинно известно, что фараон прибудет в Фивы завтра в полдень. Так что завтра всё и решится. Мы уже давно всё подробно обсудили. Каждый знает, что ему предстоит делать. Теперь мы определяем: всё должно произойти на набережной в полдень. Предупреждаю всех. У меня везде есть глаза и уши. За каждым из вас я буду пристально следить. Если кто-нибудь дрогнет, он будет уничтожен тотчас же. И не только он, но и вся его семья, а дело всё равно будет сделано. Ну, а сейчас мудрый Пенунхеб возглавит общую молитву всемогущему Амону, чтобы с его божественной помощью мы очистили тело нашей Родины от облепившей его скверны — азиатских вшей.

Присутствующие поспешно поднялись с кресел и благоговейно стали наблюдать, как второй жрец Амона у них на глазах творил сокровенные таинства перед бронзовой фигурой Амона, возвышающейся в укромном уголке зала. Тело бога было умащено благовониями, перед ним зарезали чёрного барана с белым пятном на лбу. Затем все упали на колени и хором попросили у верховного бога благословения. К ужасу всех присутствующих, бронзовый Амон вдруг открыл глаза, опустил голову в знак согласия поддержать молящихся и даже поднял правую руку. Заговорщики в священном трепете упали ниц на мраморные плиты пола. Пенунхеб же, спокойно убрав ногу с бронзовой педали, приводившей механизм статуи в действие, облегчённо вздохнул и простился. Но он ещё не успел выйти из зала, как услышал:

— Но всё-таки скажите, о вожди и повелители, кто из вас займёт место хозяина Верхнего и Нижнего Египта? У чьих ног мы будем завтра целовать прах? — робко сказал заплетающимся языком один из заговорщиков. Это был молодой писец, который с испуга перебрал вина.

Все с ужасом и в то же время с острейшим любопытством посмотрели на Яхмоса и Пенунхеба. Фиванский номарх открыл свою зубастую пасть, чтобы ответить, но тут жрец поднял длинную руку с тонкими бледными пальцами и показал на статую бога.

— Амон завтра сам решит это. Предоставим всевышнему на его усмотрение наши судьбы, — ответил он кротко, повернулся и удалился своей стремительной, лёгкой и бесшумной походкой.

Озадаченные заговорщики разошлись. Всех их ждала бессонная ночь.

Глава 3

1

А в то время, как в доме Яхмоса готовились к страшному преступлению, в доме Рахотепа шла спокойная жизнь. Размеренный ритм её лишь слегка нарушил приезд сына с молодой женой и финикийским приятелем, двухметрового роста бородатым сидонским купцом, завёрнутым в шерстяные пёстрые одежды и сопровождаемым довольно многочисленной свитой. Но просторная городская усадьба фиванского богача могла выдержать и не такое по численности нашествие нежданных гостей.

В маленьком домике матери, стоявшем среди хозяйственных построек на заднем дворе, было чисто и уютно. Голыми подошвами ног Риб-адди и его юная жена, сидя на невысоких стульчиках, чувствовали тепло пола, покрытого коричневой керамической плиткой, на которой разлились солнечные лучи, разбитые деревянной оконной решёткой на жёлтые шестиугольники, словно медовые соты. Напротив восседала хмурая Зимрида в кресле с высокой деревянной спинкой. Она не могла простить сыну его отказ от богатой невесты-египтянки. Но когда финикийка увидела на хорошеньком личике своей невестки слёзы, она вдруг вспомнила, как давно молоденькой финикийской рабыней переступила порог этой усадьбы. Сколько она выплакала слёз в первые месяцы жизни на чужбине! И как бывает это часто с женщинами, Зимрида без всякого перехода, внезапно всхлипнула и вскочила, простерев свои полные голые руки к новой родственнице. А та, склонив ей голову на грудь, орошала её жаркими слезами, выговаривая только несколько слов: