Рамсес Великий - [17]

«Ну, что такое жалкая жизнь этого старикашки, который и так уже одной ногой на западном берегу, в сравнении с великими целями, к которым стремлюсь я и лучшие люди страны, — продолжал ожесточённо уверять себя Пенунхеб, покачиваясь в паланкине. — Ведь Несиамона даже не надо и мумифицировать, он и так уже давно превратился в мумию. Я сделаю благое дело и для старика, прекратив болезненные мучения, оборвав его бесполезно длящуюся жизнь», — убеждал себя второй жрец Амона, но ему было страшно и стыдно.

Он посмотрел на свою правую руку, где под ногтем указательного пальца скрывался маленький стеклянный сосудик с сильнейшим ядом.

«А если взять и пустить этот яд, которым я хочу отравить своего благодетеля, можно сказать второго отца, себе под язык и умереть прямо сейчас, здесь, в мягком кресле этого паланкина, на улицах родного города? — вдруг подумал Пенунхеб и застонал. — Воистину убить себя проще, чем тайно и подло отравить самого дорогого мне человека на земле».

Жрец снова замотал головой, морщась. Широкоплечий слуга с опахалом из страусовых перьев, бежавший рядом с паланкином, воскликнул заботливо:

— Вам напекло голову, о мой господин? Может быть, вы остановитесь и отдохнёте в тени?

— Ничего, ничего, мой верный Хашпур, — проговорил Пенунхеб, — надо спешить, спешить... — И уже совсем тихо себе под нос: — Нельзя откладывать то, что я обязан сделать. Ведь если я дрогну, то тогда грош мне цена. Такие великие дела впереди, а я терзаюсь из-за какого-то пустяка по сравнению с тем, что ещё предстоит... — бормотал он сам себе, словно хотел успокоить свою больную совесть, и вскоре самообладание вернулось к нему. Пенунхеб сжал губы и стал уверенно и властно смотреть перед собой.

Паланкин остановился у кипарисовых с украшениями из медных до ослепительного блеска надраенных пластин ворот резиденции Верховного жреца Амона, которые уже открывались навстречу честолюбивому убийце.

2

В это самое время в своём прекрасном дворце, примыкающем к храму Амона, умирал влиятельнейший жрец в стране. Иссушенное годами, жёлто-серое, в глубоких морщинах тело девяностолетнего старца покоилось на шёлковых подушках длинного роскошного ложа, ножки которого в виде деревянных львиных лап, инкрустированных золотом и бирюзой, виднелись из-под сползающих шёлковых и льняных покровов. Из открытого настежь окна веяло прохладным ветерком. Худое, не пощажённое временем и старческими болезнями лицо Несиамона с крупным носом было освещено утренними лучами солнца. Яркий свет сделал лицо особенно уродливым. Как ни странно, лучи, оживившие лики многих тысяч статуй фараона по всей стране, сделали лицо ещё живого верховного жреца Амона похожим на гранитную статую. Окружающим даже показалось, что он уже застыл навеки. Но тут раздался чуть слышный хриплый вздох. Несиамон ещё дышал. Он открыл глаза и с высоты горы подушек, подложенных под его спину и высохшие плечи, посмотрел в окно на роскошный сад, разбитый вокруг усадьбы. Вдали за низкой стеной был виден Нил, с белыми парусами кораблей и лодок, плывущих по голубовато-зелёной воде.

Жрецы в белых одеяниях, спадающих крупными складками по их далеко не стройным фигурам, застыли в оцепенении по углам просторной спальни. Они были похожи на статуи. Изредка кое-кто из них вздрагивал и оторопело смотрел по сторонам. Бритые головы клонились от усталости на грудь, некоторые жрецы даже умудрялись засыпать, стоя с открытыми глазами. Уже третий месяц девяностолетний старик, чей крепкий организм отчаянно сопротивлялся смерти, никак не желал отправляться в давно заботливо приготовленную для него на западном берегу Нила роскошную усыпальницу. Жрецы низших рангов, день и ночь напролёт ухаживающие за ним, просто сбились с ног. Поначалу они с трепетом боялись пропустить последний вздох верховного служителя Амона, сейчас спустя три месяца, усталым и равнодушным, им было уже всё равно. Единственно, чего они страстно желали, так это того, чтобы мучительная пытка бессонных ожиданий поскорее закончилась. Но вот полный, в солидном возрасте и с довольно объёмистым брюшком жрец, застывший рядом с ложем умирающего, заметил, как по лицу Несимона заскользила слеза и его взгляд осмысленно вперился в стоящего.

— Не желает чего-нибудь мой господин? — спросил жрец вкрадчиво.

— Дай мне кокосового молока, — вдруг проговорил довольно громко, дребезжащим голосом Несиамон.

Все в комнате вздрогнули и с удивлением посмотрели на старца. О чудо! Он опять оживал, а ведь все уже были уверены, что вот-вот раздастся последний хрип. Почти у всех в бритых головах промелькнула греховная мысль, которую каждый пытался не то что скрыть от других, но подавить в самом себе в зародыше, ужасаясь, что мог такое подумать. Знать, демоны, смущающие умы и чувства праведников, были сегодня очень сильны, ибо на всех постных лицах служителей Амона застыл страх:

— Неужели это никогда не прекратится и живучий старикан так и будет балансировать между восточным и западным берегом ещё многие месяцы?

А Несиамон с удовольствием облизнул свои высохшие от времени, жёлто-серые, пергаментные губы после того, как выпил освежающего напитка и бодрым голосом, с хорошо знакомыми всем жрецам въедливыми интонациями, приказал привести к нему Пенунхеба, второго жреца Амона.