Рампа и жизнь - [29]

Тут же мы встретили и Зиновия Пешкова, приемного сына Максима Горького.

И публика, и правительство встретили нас приветливо. Уступили нам Государственный Театр, которым заведывал бывший питомец школы Художественного Театра, некий Цуцунава, самонадеянный и довольно туповатый человек.

И опять начались триумфы, полные сборы… Стояла изумительная весна, было весело, сытно и уютно.

Когда весенний сезон кончился, мы всей труппой переехали в Боржом, божественное по красоте место, где поснимали дачи и стали отдыхать.

А на фронте все хуже и хуже. Мои екатеринодарские предчувствия начали оправдываться, и в один прекрасный день я кратко и ясно поставил вопрос о выезде заграницу. Я знал, что, поставив этот вопрос, я взваливаю на свои плечи невероятную обузу и ответственность, но оставалось только это. В большевистские условия жизни возвращаться никто не хотел.

После этих разговоров у всех создалось неуловимотревожное настроение.

Боржом стал не мил, да уже и осень подступала, и нужно было на сезон перебираться в Тифлис, что мы и сделали. Это было тем приятнее, что из Тифлиса было легче выбрать, в случае надобности, надлежащее «стратегическое» направление.

В Тифлисе нас уже с нетерпением ждали, и мы, с надлежащим блеском, начали свой осенний сезон. Опять переполненный театр, опять любовь, цветы, овации.

Как-то перед началом спектакля, – была премьера «Братьев Карамазовых», – сижу я у себя в кабинете, занимаюсь выдачей, очень скупой, контрамарок, – вдруг входит Борд и тоже просит контрамарку, становится в очередь. За Бордом просовывается голова некоего Гроссбаума.

– Вы здесь? Это очень хорошо. Вас желает видеть один человек.

Сказал и исчез.

Пока я занимался своими делами, Гроссбаум опять влез в комнату, но уже не один, а с обещанным «одним человеком»… Я взглянул на вошедшего и… обмер. Передо мной, улыбаясь и протягивая руку, стоял Домбровский.

Он был уже в штатском, осунулся, постарел, напоминал театрального первого любовника, оставшегося без ангажемента.

Я начал разговор с Домбровским, и через минуту происходит вещь совершенно невероятная: его разглядел Борд и… бросился ему на шею. Оказалось, что они земляки и оба из Иркутска, оба недоучившиеся проходимцы, авантюристы, революционная накипь.

Борд несколько раз приходил ко мне за всяческими советами.

Вскоре я узнал, что Борд, чтобы не быть высланным Грузинской республикой, поступил па службу в тифлисское охранное отделение. Никаких советов в этом направлении я ему дать не мог. Когда же Кедия, начальник охраны, стал Борда обвинять в бездействии, то он, Борд, вынужден был выдать своего земляка Домбровского. Домбровского арестовали, но так как за ним грехов по отношению к Грузинской республике не числилось, то его скоро выпустили и выслали из пределов республики. Домбровский очутился в Константинополе и там, на улице, был убит, очевидно «своими», при сведении «счетов».

Борд тоже был выслан и отправился к большевикам. С границы он прислал ко мне человека, который передал его последние, по моему адресу, слова:

– Из того револьвера, который я ему подарил, его и прихлопнут.

Гримасы революции…

«И пользуются ими проходимцы» – пророческие слова Наполеона.

…После спектаклей мы обыкновенно собирались в ресторане Ковалевского. И здесь, в один прекрасный вечер, я встретил… Мишу, повара. Он служил у Ковалевского, заправлял диковинные закуски и копил деньги, чтобы отправиться за границу и отыскать там Великую Княгиню Марию Павловну, у которой он когда-то служил.

– А уж княгинюшка-то меня не выдаст. Еще и ресторан в Париже открою. Чем чорт не шутит! Мы – народ бывалый…

У грузин Миша учился жарить, а, главное, мариновать шашлыки.

– Это дело не простое. Надо понимать, что и как…

* * *

Как всякий театральный человек, и я, несмотря на все мое «высшее образование», не лишен суеверия.

А когда друзья за слабость эту вышучивают меня или попрекают, я начинаю ссылаться на великих мира сего, а с особой охотой ссылаюсь на того же Наполеона, который перед назначением всякого нового министра, всегда справлялся, и очень внимательно: везет этому кандидату в жизни или не везет?

Так и я: женившись, я начал думать о том, везучая моя жена или нет? И скоро жизнь ответила на это самым положительным образом.

Иду я как-то по Головинскому проспекту и встречаю московского театрального критика Я. Л. Львова. Львов бросается мне навстречу и сообщает, что здесь, в Тифлисе, организовалась солидная группа, которая желает создать в Италии большое кинематографическое дело с исключительным участием артистов Художественного Театра.

Возглавляет эту финансовую группу некий Хапсаев. Этой группе удалось спасти как-то часть своих капиталов, и они хотят вложить их в верное дело. Случай исключительный.

Сначала подумал, что это один из обычных в те времена фантастических проектов, но скоро ко мне явились лица, финансирующие это дело, и мы вошли в переговоры, в конце концов оказавшиеся серьезными.

Нам было предложено организовать артистическое ядро и сразу начать работу в Италии под коммерческой эгидой хапсаевского «треста».

Были выработаны надлежащие условия, а главное, внесен соответствующий аванс с подписанием контракта.