Рампа и жизнь - [18]

И наутро тятенька сказал:

– Если ты любишь театр, то в этом ничего плохого не вижу. Но тогда собери подходящих людей, а не это барахло… И, самое главое, гляди – фабрикой не манкируй!

Фабрикой Кокоша и не думал манкировать и каждый день честно высиживал в конторе от зари до зари.

А среди «барахла» высмотрел все-таки Артема, Санина, Лилину. Тятенькин совет упал на добрую почву, и беспорядочные спектакли превратились в хорошо организованное «Общество Искусства и Литературы»…

Общество состояло при Охотничьем клубе.

Играли по четвергам – и так проиграли пятнадцать лет.

Но… конторские обязательства остались нерушимыми.

– Играй и ерунди сколько хочешь, но в конторе – от зари и до зари.

Делу – время, потехе – час.

Это психология мирового купечества: французский Коро так же подчинялся этим законам, как и русский Станиславский.

Когда французскому художнику Коро был пожалован орден Почетного Легиона, то отец Коро очень долго был уверен, что орден пожалован ему, а не Камиллу. Ему, отцу, коммерции советнику, за полезную коммерческую деятельность, а не за какую-то там, прости Господи, мазню.

Разочарование было смертное, когда именно Камилл, художник, явился с красной петличкой.

– Нет правды на земле! – подумал, вероятно, отец.

Но, как Коро, так и Станиславский, во всю свою жизнь не подумал выйти из родительской воли, из родительского повиновения.

И, если бы родитель Коро сказал сыну:

– Становись опять за прилавок. – Сын стал бы беспрекословно.

Станиславскому этого и повторять не надо было, он и без того из-за прилавка не выходил.

Единственное, о чем сокрушался отец – это о женитьбе сына. Мог бы, по своему купеческому положению, отхватить миллионершу, а отхватил дочку какого-то захудалого нотариуса Перевощикова.

Мезальянс. Хотя, говорят, что не бездарная актриса.

По сцене – Мария Петровна Лилина…

За эти пятнадцать лет Станиславским была проделана огромная работа…[1])

Досидев свои сакраментальные часы в конторе, – он несся на театральную работу.

Режиссером-учителем у него состоял А. Ф. Федотов, муж Гликерии Николаевны, человек недюжинных способностей, и фанатик дела.

Именно у него Станиславский познал главные основы режиссуры, и именно Федотов должен, по всей справедливости, считаться его главным водителем по сложному пути сложного режиссерского искусства.

Затем – интерес к массе, к массовым сценам у него пробудил знаменитый московский «маг и волшебник», М. В. Лентовский, который много лет изумлял своими постановками не только Москву, но и всю Россию, в нее приезжавшую…

Особенность Станиславского заключалась в том, что на первых порах он туго воспринимал каждое новое явление.

Он, например, никогда не мог сразу понять и оценить чеховских пьес. Он совершенно не понял сначала роли Тригорина в «Чайке».

Но, когда ему хорошо и дельно растолковывали непонятное, – тогда просыпался гений, в полной мере присущий Станиславскому, и он возносился на подлинные вершины мирового искусства.

И вот, после работы с Федотовым, на его пути вырастает не кто иной, как сам Владимир Иваныч Немирович-Данченко.

Блестящий и в полном смысле знаменитый драматург, автор «Цены Жизни», взял Станиславского из рук Федотова и привел его на положение первого актера России.

Немирович-Данченко был настоящей душою Художественного Театра, но по своей неслыханной скромности, он всегда оставлял себя в тени.

И Станиславский, красавец, герой всех чеховских и классических пьес, кумир и идол бесчисленных поклонниц, в блеске своего исключительного обаяния, представительствовал Театр и создал ему имя «Театра Станиславского», имея, конечно, на это права, но далеко не все…

Он чувствовал силу Немировича-Данченко и по-монашески подчинялся ему во всех его указаниях.

Немирович без долгих разговоров, просто отбирал у него роли, которых он явно не мог одолеть.

В своей книге «Моя жизнь в искусстве» он чистосердечно признается:

«Роли Астрова я не любил вначале и не хотел играть, так как всегда мечтал о другой роли – самого дяди Вани. Однако Владимиру Ивановичу удалось сломить мое упрямство и заставить меня полюбить Астрова».

Роль доктора Штокмана была сделана Немировичем-Данченко, как и роль Тригорина.

«Село Степанчиково» Немирович-Данченко просто отобрал у Станиславского.

И Немирович-Данченко в шутку называл себя Фирсом при Станиславском:

– «Платочек ему подай и леденцов приготовь, и спатеньки уложи и перекрести…»

Но тайно Немирович-Данченко завидовал Станиславскому. И его бесспорному гению, и невероятной на сцене душевной и физической чистоте, и очаровательной детскости, и, в особенности, его росту Петра Великого.

Сам Немирович-Данченко был роста маленького, и это мучило его всю жизнь.

Поэтому он один только раз, в 1923 году, в Варрене, на даче, около Штеттина, снялся со Станиславским: это когда Немировичу-Данченко удалось вскочить на ту ступеньку лестницы, на которой он казался одинакового роста со Станиславским.

К моменту организации и рождения Художественного Театра у Станиславского была готовая труппа, выпестованная Федотовым, а у Немировича-Данченко – группа учеников с Книппер, Роксановой, Загаровым и Мейерхольдом.

Художественный Театр был создан буквально в одну ночь. И, как Венера на картине Ботичелли, в одно прекрасное утро приплыл на раковине к московским сонным берегам.