Раквереский роман. Уход профессора Мартенса - [8]

После этого жуткого зрелища толпа в большинстве своем неодобрительно сопящих людей стала расходиться. В трактир пошли немногие. Но я был среди них. Ибо мое любопытство к тому, что здесь происходило, вначале мучило меня сильнее, чем потом, когда я пообвык. Хотя, наверно, это было, скорее, любопытство виноватого, как я уже признался. Но в то утро в трактире Розенмарка оно получило и новое направление.

Трактир Розенмарка — вытянутая в длину постройка на углу улиц Длинной и Дубильщиков, правым торцом обращенная в сторону Кишки, а фасадом с четырьмя толстыми деревянными колоннами и застекленной дверью — к церкви. Сейчас в дверных стеклах мутно отражалась расходящаяся толпа зрителей.

Я заказал кварту настоянной на рябине водки: только сейчас я почувствовал, что от охватившей меня при виде всего оторопи я покрылся потом и теперь меня знобило.

Но тут же меня бросило в жар. Потому что не успел я со своей рябиновой водкой сесть неподалеку от прилавка — трактирщик был уже на своем месте по другую сторону прилавка, — как вместе с другими, но как бы отдельно, держась особняком, в дверь вошло пять-шесть человек, и я понял: они родственники избитых, пришли по приглашению трактирщика, чтобы получить зелье для своих близких, — две пожилые женщины, двое юношей с пушком на губах, кто-то еще и — эта девушка. Я заметил ее уже на рыночной площади до начала экзекуции. Насколько это возможно в такую минуту. И мне даже показалось, что и она бросила на меня взгляд — то ли любопытный, то ли отчужденный, уж не знаю. И то и другое можно понять. Любопытный — поскольку я был новым человеком в этом маленьком местечке. Отчужденный — ведь она могла слышать, что для горожан я сомнительная личность, ибо я — с мызы.

На ней был черный овчинный полушубок, но летний воскресный белый платок на голове. Из-под него выбивались волосы цвета ржи, вполне обычные для деревенской девушки, и лицо у нее тоже совсем обычное лицо деревенской девушки (хотя сейчас она стояла здесь потому, что отец хотел сделать из нее городскую барышню…) — прямые, при светлых волосах неожиданно темные брови, несколько исподлобья глядящие глаза, я только не разобрал, какого цвета, и сочный яркий рот. Она сказала трактирщику:

— Моему отцу тоже бесплатную кварту. А за деньги — вторую. И штоф, обещанный для избитых в баню, — дай тоже мне.

Я встал и подошел к ней. Вообще-то я в таких делах не слишком ловок. Даже можно сказать, совсем неумел. Нередко случалось, что потом я корил себя за проявленную медлительность. Но в лице этой девушки, как бы сказать, в ее совершенном деревенском девичьем лице было что-то ранее мною не виданное, а в ее чуть-чуть испуганном, Устремленном на меня взгляде мне почудилось, что и во мне она почувствовала необъяснимо, неожиданно родственную душу, нечто такое, в случае чего не нужно ничего больше, как только разговором развеять бог знает откуда взявшуюся между людьми завесу непонимания, чтобы ощутить несказанную близость.

— Ты, насколько я понимаю, дочь сапожника Симсона?

— Да. — Она смотрела на меня снизу вверх одновременно строптивым и заинтересованным взглядом.

Я опять спросил:

— Как тебя зовут?

— Мааде.

Оглядываясь назад, можно предположить, что трактирщик Розенмарк весьма внимательно на меня поглядывал. Но тогда я ничего не замечал. Я сказал:

— Я — Беренд Фальк. С мызы. Учитель молодых Альбедиллов. И, несмотря на это, передай отцу от меня привет. И всем остальным, сегодня избитым.

Признаюсь, что последняя часть, приветствие, вырвалась у меня просто от легкомысленного запала, и я утешал себя мыслью, что Розенмарк, тут же за прилавком наливавший кварты вина в маленькие бутылки, моей бесстыжей бравады не слышал. Девушка, во всяком случае, еще раз посмотрела на меня своим непокорным взглядом, схватила бутыль и, ничего не говоря, выскользнула из помещения. А я решил при первой же возможности разговором напрочь стереть невесть откуда взявшуюся неясную дымку с зеркала ниспосланной нам господом богом близости!

О, черт, я не выдумал для этого ничего прежде неизвестного. Я воспользовался стародавней и вечно новой истиной, что до тех пор, пока на свете живут красивые дочки сапожников, их отцы не умрут с голода от отсутствия работы. Ибо ветреные молодые люди идут и заказывают у них обувь — ботфорты, сапоги с высокими или короткими голенищами, башмаки, сандалии, — что велит мода и позволяет их кошелек. То же было бы и с Сократом, имей он красивую дочь. Даже присутствие живой Ксантиппы не удержало бы молодых людей от того, чтобы прийти к старику и заказать сандалии. Так же, как я слышал, два с половиной столетия назад самому известному таллинскому живописцу Михелю Ситтову при помощи семи пар новых сапог удалось стать зятем сапожника.

4

Спустя некоторое время (приближался уже конец июня все того же 1764 года) на мызе стали поговаривать, что бунтовщик Симсон выздоровел от полученных ран и вот уже несколько дней как опять стучит за верстаком в своем маленьком доме у реки. И очень скоро, как-то под вечер, я зашел к нему. В его маленький деревянный дом с довольно высоким каменным основанием, по ту сторону Кишки, в так называемом пригороде, — в один из тех окраинных домов селения, из-за четырехсот квадратных локтей земли под которым, но еще больше из-за упорства его хозяина и вспыхнула недавняя очередная распря между городом и мызой. Из сеней я прошел в крохотную мастерскую, пропахшую варом и кожей.