Раквереский роман. Уход профессора Мартенса - [16]

Так, значит, они мне доверяют, но все же только в самых необходимых пределах.

Через час Розенмарк вернулся и привел с собой аптекаря. У весьма жовиального старого господина (шапка и воротник были у него, пожалуй, почти одного размера) от вечерней стопки слегка порозовели желтые щеки со сбегавшими вниз глубокими складками, а маленькие серые глазки краснели за колючей оградой светлых ресниц. Он отодвинул поставленную трактирщиком бутылку вина и наполнил крохотные глиняные стопки из квадратной бутылочки, вынутой из-за пазухи. В душном воздухе комнаты запахло мятой и какими-то еще пряностями. Аптекарь подбородком подал знак, и мы с Розенмарком, последовав его примеру, выпили свои стопки до дна. Аптекарь стянул с головы уже сильно свалявшийся седой парик и бросил его на стол. Совершенно лысый, остроконечный череп золотился от света зажженной трактирщиком свечи.

— Ну, что вы думаете о наших бумагах? — спросил он, разумеется, по-немецки.

— Что касается датских королей, то все совершенно ясно. Раквере было дано Любекское право в том же виде, что и Таллину.

— Вы переложили эти бумаги на немецкий?

— Да.

— Прочтите!

Слово в слово от начала до конца я прочел ему привилегии Эрика и Вальдемара.

— Ну, видите, точно то, что мне разъяснил и адвокат в Петербурге. Знаете, по этому поводу можно выпить еще раз. По крайней мере, основа у нас прочная.

Он снова наполнил стопки, и мы выпили. Облизывая неожиданно яркие губы, Рихман спросил:

— Что вы сейчас делаете?

— Сейчас я сижу над проделкой короля Густава-Адольфа… — сказал я.

— Это послание — самая дьявольская уловка, — сказал аптекарь. — Много ли вы уже успели?

— Над ним еще придется потрудиться, — ответил я, — но я уже просмотрел письма Бредероде, которые он, основываясь на этом послании, направил городу Раквере.

— Знаю, знаю! — воскликнул господин Рихман. — Продолжайте, продолжайте! Потом пойдут послания королевы Кристины и короля Карла Одиннадцатого, которые в свою очередь полностью опровергают сомнительные места в тех письмах. Ну, выпьем еще по глотку, я надеюсь, что через неделю вы закончите.

— Так быстро не сможем, — вмешался Розенмарк. — Мне нужно съездить в Нарву по поводу закупки ржи, и у меня уйдет, возможно, дней десять. На это время господин Фальк должен будет прервать работу.

— Почему? — спросил господин Рихман. — Вы же не закроете трактир? Ваш Пеэтер все эти дни будет в нем торговать. Так что и господин Фальк за это время несколько раз зайдет туда. Заприте дверь своей комнаты со стороны трактира и дайте ему ключ от черного хода. И ключ от этих бумаг. К тому времени, когда вы вернетесь, он вполне справится. Видите ли, — аптекарь повернулся ко мне, — эту работу вы могли бы делать и у меня, но ходить ко мне ваша госпожа вам просто-напросто запретит. Не беспокойтесь, — он усмехнулся, обнажив синеватые зубы, — господин Фальк вас не обворует. По лицу видно, что он не такого сорта человек. И наши бумаги он не понесет своей госпоже, чтобы она их спалила! Итак — когда поедете в Нарву, оставьте ему ключи.

Я видел, что трактирщику это не понравилось, но возражать он не стал. Аптекарь еще раз наполнил наши рюмки, и мы выпили. Потом господин Рихман встал, теперь уже несколько криво натянул свой парик и, направившись к дверям, сказал с немного жеманной таинственностью:

— И если они все-таки мой дом взорвут — ха-ха-ха, — так будет чертовски здорово, что эти бумаги окажутся здесь.

Я было набрался духу, чтобы спросить, что значат эти слова о взрыве, но, прежде чем я успел открыть рот, аптекарь, а за ним Розенмарк вышли из комнаты. А я снова засел за послание Густава-Адольфа и полчаса ломал над ним голову и перо, как вдруг кто-то постучал в дверь со стороны трактира.

— Да-а, — почти непроизвольно откликнулся я на стук, потому что либо сам Розенмарк должен был стоять за прилавком по ту сторону двери, либо она должна быть заперта на замок. Я успел только подумать: не может быть, что это Фройндлинг, управляющий мызой, как дверь отворилась. Она открывалась в темный коридор, и в первый момент я не видел, кто вошел.

— Иохан…

Разумеется, я сразу же узнал голос Мааде. Я узнал его, наверно, прежде, чем он прозвучал. Мне кажется, я успел даже подумать: вот, оправдывается надежда, что мои хлопоты с этими бумагами приблизят ко мне девушку… Мааде выступила из-за косяка двери и остановилась, освещенная свечой.

— Ах, вы здесь…

Казалось, она не была ни испугана, ни удивлена. Я сказал:

— А ты ищешь Иохана?

Мааде молчала.

По моему характеру, и я бы сейчас промолчал. Ибо какую бы странную близость я ни испытывал к этой девушке и как бы ни возбуждали меня мысли о ней, от неожиданности я бы, наверно, в этот миг онемел. Если бы не осушил четырех стопок аптекарского ликера (что все-таки не помешало моему решению: нет, я не спрошу, что у нее с трактирщиком, с этим толстым, белокожим Иоханом. Потому что боюсь ее возможного ответа. Нет-нет-нет). Благодаря аптекарскому ликеру я сказал:

— Мааде, все это время я знаю, что и ты знаешь о том, что в свободные вечера я прихожу сюда работать. Как мы условились с твоим отцом. И все это время я ждал тебя, ждал, что ты придешь, и я увижу, какая ты красивая и как сияют твои глаза.