Ракетный гром - [21]

— Для порядка...

— Не пойму.

— А вы мне ее дайте — и сразу поймете, — перешел Цыганок на «вы», чтобы подчеркнуть официальность разговора.

— Хорошо, дадим...

— Писать не надо, я не бюрократ, поверю словам. Скажите, что он значит, этот ефрейтор Цыганок, в службе, учебе, ну и как вообще человек?

— Человек? Человек ты с перцем, — засмеялся Добрыйдень. — Но перец твой не горький, однако чувствительный... Эх, Костя, откровенно говоря, зря мы тебя не избрали секретарем комсомольской организации. Хороший был бы секретарь, умеешь ты за живое схватить человека. Честно говорю, умеешь.

— О, поэтому и дали отвод. — загоготал Цыганок. — Прав был старший лейтенант Малко, когда на том собрании сказал обо мне: «Цыганок? Товарищи, я считаю не серьезно выдвигать его кандидатуру на секретаря, заместителем еще можно. Нам нужен не баешник-весельчак, а комсомольский деятель, воспитатель молодежи». — Цыганок вдруг как-то потускнел, подошел к окну и, не оборачиваясь, сказал: — Человек з перцем. В первый раз слышу... Ну, а как ефрейтор, что он значит в ракетных войсках? — Голос его чуть дрожал. И эта дрожь испугала сержанта. Добрыйдень подбежал к Цыганку и, волнуясь, спросил:

— Что с тобой, Костя? Может, кто обидел?

- Вася, а ведь я действительно решил поступить в военное училище.

— Это хорошо. Костя! У меня тоже такая думка.

— Хорошо! Теперь скажи: кто меня вызвал на соревнование? Кто?

— Рядовой Гросулов.

— Он же салажонок. Разве это серьезно? Мне подай такого соперника, с которым можно было бы потягаться и что-то приобрести. Хорошенькое соревнование: я ему знания, опыт, а он мне дырку от бублика. Ничего себе деятели, ничего себе воспитатели молодежи, организовали соревнование.

— Костя, ты не прав. — Добрыйдень, подумав, начал горячо доказывать, что обязанность отличников учебы помогать отстающим и что социалистическое соревнование — это не конкуренция, в которой одни наживаются, другие гибнут. Он говорил долго и под конец, увидев, что Цыганок немного повеселел, сказал: — Ты мастер своего дела, разве твои знания убавятся, если ты другому будешь помогать? Мастер потому и называется мастером, что он имеет учеников и работает лучше их. И прошу тебя, никогда не называй рядового Гросулова салажонком. Это просто не по-товарищески. Понимаешь меня?

Подвижные глаза Цыганка то блекли, то вспыхивали. В душе его происходила борьба: Цыганок опасался, что, помогая первогодку, он может отстать в учебе, и это в то время, когда он твердо решил поступить в училище, а для этого ему нужно находить в твердо спресованных солдатских сутках свободные «окошечки» для подготовки. Но это был Цыганок, тот самый Цыганок, которого боязнь трудностей посещала очень редко и то лишь на мгновение — придет и тут же улетучится бесследно.

— Я этого генеральского сынка обую в тапочки «ни шагу назад». Есть такие шлепанцы, Вася, в которых можно идти только вперед, назад — они соскакивают. Пашка Волошин хорошо знает, что это такое. Пришел он в армию, как известно, сектантом. Его начали просвещать классиками марксизма-ленинизма. Районный лектор Кукушкин говорил ему: «Религия — опиум народа». А Пашка молчал, потому что этот «опиум» ему так же понятен, как старой монахине устройство ракетной установки.

Наш тогдашний секретарь комсомольской организации сержант Околицын — не знаю, чем я ему понравился, — прикрепил меня к Волошину, сказал: «Костя, артиллерия без математики ни шагу вперед, а у тебя девять классов образования, подсобляй товарищу Волошину».

И началась работа. Ты, говорит, сатана, — Пашка-то на меня. А я в ответ: «Нет. Пашенька, нет бога там. Летал Гагарин за облака, посмотрел космос — одно пространство, а бога не обнаружил».

Невзлюбил меня Волошин до невозможности. Я и виду не подаю, называю его «брат Пашенька». В госпиталь вместе попали — я обгорелый, колхозных коров спасал от пожара, Волошин обмороженный, заблудился в пургу. Врачам велел, чтобы меня положили рядышком с обмороженным солдатом. Утром проснулся Пашка и крестится: «Сгинь, сгинь, сатана». Что ж ты, говорю, на своего товарища так лаешься, аль не признал? Это я, Костя Цыганок...

Потом подружились, да так, что Павел стал читать мне письма от своих «братьев во Христе» и ругать их вслух... Прозрел. Теперь классный механик-водитель. Но ведь этот музыкант, Виктор Гросулов-то, с ним, наверное, труднее будет. Музыканты — они как алкоголики, говоришь: нельзя сейчас играть, повремени немного, займись другим, а он: «Баян мне важнее, чем ваша ракета». Умник нашелся.

Я нe против музыки, но разве врага концертом уймешь, остановишь? Агрессор — он такой: одной рукой подписывает договор на культурное сотрудничество, другой швыряет бомбы на вьетнамскую землю. Вот оно как в жизни происходит, — тихо заключил Цыганок и потянулся за уставом, полистал, спросил, не поднимая головы: — Не пойму, чего он ко мне липнет? Как будто во втором взводе не с кем поговорить. Перевели бы его в наш взвод...

— Ничего, Костя, мы с тобой отвечаем за всех, — отозвался сержант. — Пусть липнет. Это хорошо, когда идут к комсомольскому руководителю. Радуйся, когда уважают, потом он скажет тебе спасибо, как Волошин говорит.