Радужные анаграммы - [35]

“ С диким нечленораздельным криком, заглушившим последнее произнесенное слово, он бросается на решетку. В его обезумевшем лице и в вытаращенных, налившихся болью и ненавистью глазах нет ничего человеческого. Я БОЛЬШЕ НЕ ЧЕЛОВЕК!!! ЕСЛИ ТЕ, КТО ОКРУЖАЮТ МЕНЯ — ЛЮДИ, ТО Я БОЛЬШЕ НЕ ХОЧУ БЫТЬ ЧЕЛОВЕКОМ. Он рычит, скаля зубы, и дергает решетку, тщетно стараясь добраться до отца толстого мальчика, который смотрит на это с оскорбленным мещанским недоумением. Он мечтает перегрызть горло этой скотине в аккуратном чистеньком костюмчике…

И вдруг снова смех, смех, СМЕХ… СМЕХ бьет по его барабанным перепонкам. „Зверь, у-у-у, зверь, зверю-ю-га… — смеется толстый мальчик, — зверюга, гав-гав!“ Подобно молнии что-то вдруг взрывается в его голове, он со стоном повисает на шипах решетки… ЩЕЛК. Решетка медленно распахивается… Он, слабый, беспомощный, отупевший от воплей и ругательств, гремящих вокруг него, стоит на пороге… Вдруг тишина и оглушительный залп ружей. Он видит, как пули разрывают его грудь и по грязному полу катится его кровоточащее сердце. Толстый мальчик наступает на него ногой и оно лопается, как спелая виноградина“.

„Сашка… ты… ты… маленькая любопытная дря-я-я-янь!… Уйди… не прикасайся… ко мне… уйди… мне бо-о-ольно…. сделайте что-нибудь…. пожалуйста-а-а… я не хочу умирать… Я НЕ ХОЧУ УМИРАТЬ!!!… Гарольд… о мой Гарольд!!!… я… не-е… хочу-у… умира-а-ать!!!“

Кажется, меня рвало. Быть может, я даже кричал, я не помню. Ничего больше не помню. Больше я уже ничего не видел, все слилось в какой-то бешеный разноцветный калейдоскоп.

Я видел космическую струну. Видел, как она несется по пространству со скоростью, близкой к скорости света. Медленнее она и не может, ведь силы натяжения почти точно компенсируются гравитационной массой. Что будет, если она встретится с нашей Землей? Молниеносный росчерк — взблеск японского меча… Нет, ничего такого не будет. Земля для космической струны как сильно разреженное облако частиц, она просто пройдет сквозь Землю, оставшись незамеченной. Струна очень плотная, это ведь даже не материя, невообразимо сжатая и упакованная, как в нейтронной звезде или черной дыре, струна — это сжатое пространство! Подобно тому, как понимать друг друга могут люди только сходных мировоззрений, желаний, стремлений, так и встретиться могут только объекты сравнимых энергий. Человек, обычный человек, никогда не сможет прикоснуться рукой к атому, а Земля и струна, даже встретившись, никогда не узнают друг друга, никогда не „поцелуются“… Быть рядом и в то же время быть так далеко… И я видел космическую струну, рожденную перед моими глазами, здесь и сейчас… Какая же энергия, какая власть над пространством понадобилась, чтобы воссоздать космическую струну здесь и сейчас, заморозить ее бешеный полет, выставить напоказ, точно пойманного дикого зверя…

И снова все исчезает… все, кроме глаз Реджинальда — они как улыбка чеширского кота, чопорного английского кота в светло-сером костюме в полоску, с булавками и запонками. Как это кот может ужиться с сэром Арчибальдом? Разве что на пару отбивать степ в окружении японских миниатюр…

…- И что это ты сейчас пытался изобразить, интересно? — Реджинальд саркастически смотрит на Гарольда, по обыкновению чуть склонив голову на бок, в глазах искорки смеха, — никак Файарда Николаса?

— Почему не его брата Гарольда? — мой друг явно задет за живое, уж знаменитый дуэт братьев Николасов из „Серенады Солнечной Долины“ он в состоянии воспроизвести. Ну, по очереди, разумеется — партнеров у него на такое экстравагантное занятие до сих пор не находилось, — и вообще, он мне тут еще замечания делать будет! Может, сам покажешь?

— Смотри, как это надо делать, — Реджинальд с улыбкой встает, — сейчас посмотрим, кто кого…

Смотрите, как это надо делать…

…Я очнулся на диване в кабинете Гарольда. Наверное, кто-то меня сюда дотащил. Кажется, я был в Зале Заседаний. В кабинете было темно. Из-за полуприкрытой двери в коридор раздавались едва слышные голоса.

Дверь открылась. Щелкнул выключатель. ЩЕЛК! — мое тело свело судорогой от этого звука, и я вдруг вспомнил все, что видел.

Вошел Гарольд. Один.

— Что с ним!? — хрипло спросил я.

Гарольд молчал. Это молчание мне показалось вечностью.

— Он умер час назад.

— От… чего?…

— От сильного кровоизлияния из-за разрывов внутренних органов. Его даже не довезли до больницы.

В углу послышался шорох. Я резко обернулся. Это был сэр Арчибальд. Он вспорхнул со стола, его мощные черные крылья и тени от них, казалось, заняли половину кабинета. Он подлетел к Гарольду и сел на пол в нескольких шагах от него. Склонил голову на бок, прищурив янтарные глаза.

— Здр-р-равствуй, Гар-р-рольд.

…Через месяц Биркенау уволили с поста Заведующего Главной Лаборатории. А еще через две недели ее заведующим стал мой друг Гарольд Гинти-Ганкель.

Перед отъездом я зашел в его новый кабинет. Гарольд возился с бумагами на столе. Сэр Арчибальд смотрел на него сочувственно.

— Надо бы парочку секретарш на всю эту гребанную писанину… — бормотал он.

— Пришел попрощаться, Гарольд, уезжаю работать к Отсу, над лунным проектом, — сказал я.