Радужные анаграммы - [27]

— Вложение, Компенсация, — он нажал на кнопку еще раз. ЩЕЛК, и шипы выдвинулись ближе к центру почти вдвое, — Дуальность, Связность и Изоморфизм, — ЩЕЛК! Шипы выдвинулись еще немного.

— А вот то, что осталось… осталось только придумать названия… что-нибудь о структуре черных дыр, или точная величина параметра расширения Вселенной… — ЩЕЛК!!

Шипы аккуратно сошлись в центре.

Гарольд угрюмо молчал.

— Я что-то немного не в себе. Со вчерашнего дня… Много впечатлений… — наконец как-то через силу сказал он, не глядя на де Краона, — одним словом… Я прошу прощения… Вы уверены, что ничего не нужно и…

— Как насчет кофе?

— Да, конечно!… и… спасибо, за вчерашнее. А то Сашка бы меня достал, таскался бы ко мне в больницу каждый день и снабжал институтскими сплетнями. Это у нас с ним называется «тюсингурить».

— Простите, как?

— Ну, это смесь русского и плохого, извините, очень плохого японского.

Брови Реджинальда поползли вверх. Он соображал несколько секунд, потом фыркнул.

— Это же надо так!

Всем как-то сразу стало легче.

— Я думаю, завтра устроим выходной, — продолжал Гарольд, — а в среду займемся составлением заявки для спенсеровского телескопа и моделированием — моя программа почти готова, дополним ее только данными реального поля. Думаю, за пару недель справимся. А через месяц-два у нас уже будут снимки и открытие космической струны.

— Ты так уверен, Гарольд, что тебе дадут время на «Спенсере»? — спросил я.

— Я договорюсь с директором.

— И так уверен, что это струна?

— Да, я уверен! — отрезал он своим обычным решительным тоном, — я абсолютно уверен! И хватит каркать. Уж слишком много неприятностей последний год — должно же это компенсироваться чем-то хорошим?

— Кто-то обещал мне кофе, — Реджинальд сидел в кресле, покачивая носком ботинка.

— Я не видел Вашей фамилии в опубликованных работах по «анаграммам», — я подошел к нему.

— Да я к этому не стремился, а Биркенау не настаивал, — пожал плечами Реджинальд, — Александр, если Вас не затруднит, не надо меня хватать за руки, я этого не люблю.

Гарольд заварил кофе, принес чашку де Краону.

— Реджинальд, — на этот раз он смотрел ему в глаза, — пожалуйста, простите меня.

— Принято.

— Могу я Вас попросить об одной вещи?

— Для Вас все, что угодно, Гарольд.

— Никогда не делайте этого больше.

Глава VII

16 июля — 1 сентября

На следующий день пришло официальное объявление, что космический телескоп «Хаббл» закончил свою работу, и все невыполненные заявки аннулируются. А еще через день Гарольд улетел в Принстон, договариваться о переносе наших наблюдений на новый телескоп «Спенсер».

Почти полтора месяца прошли как-то смутно. Гарольд звонил редко, говорил только о своих переговорах с американцами. Они шли трудно. Но мне было не до этого. Снова заболела дочь. Почти год было стойкое улучшение, и вот снова зашел разговор о больнице. Жене пришлось взять академический отпуск, да она и не бог весть какой научный работник, так, «принеси-посчитай». Могла бы давно уволиться! Подготовительные занятия перед сентябрьскими лекциями для студентов тоже стали отнимать у меня много времени.

Профессор Реджинальд де Краон в институте не появлялся. Собственно, он не должен был ни перед кем отчитываться, кроме Гарольда.

…Кто такой профессор де Краон? Или просто Реджинальд. Гарольду было привычнее называть его по имени. Английский лорд на его фамильярное «тыканье» не возражал.

Они сошлись как-то на удивление быстро. Оба любили одни и те же вещи, начиная от вывертов высшей математики и кончая шоколадом, степом и Неаполем.

Неаполь! То же мне, благословенное место! Просто очень старый, грязный портовый город.

Я не сказал бы, что испытываю большое удовольствие от общения с этим англичанином. Быть может, потому, что лично мне он практически не уделяет времени… Да очень надо мне его время, в конце концов! Невероятный он все-таки сноб — и как Гарольд этого не замечает? Впрочем, когда равный встречает равного, происходят удивительные вещи, особенно, если оба — нетривиальные личности. Может, я просто завидую? Завидую его уму, его голосу, его манере держать себя, его власти, его обаянию. Да нет, все это глупости, что я — мальчик с неудовлетворенными амбициями, что ли? Я доктор наук, слава богу, в одном из лучших российских институтов, все-таки это кое-чего стоит.

Да все просто на самом деле. Мне не дают покоя «радужные анаграммы». Как любому другому нормальному человеку на моем месте, попробуйте-ка на это возразить! О нет, я не жажду просто скрытой в них информации: мне не дает покоя мысль, что я совершенно не понимаю, как он это делает. Какое понятие о мире, какие невероятные знания должны быть у человека, который может делать такое. Быть может, он знает, как зарождалась Вселенная? Сам знает, ведь не обязательно же это кому-то показывать, тем более таким варварским методом. Сам для себя он-то наверняка знает, он должен знать, он не может не знать!! Вот откуда эта его вечная, невыносимо наглая ухмылка — он знает что-то такое, что бесконечно возвышает его над всеми людьми. Вот откуда такой снобизм и надменность! Он живет с сознанием абсолютного собственного превосходства! Вот оно, счастье! Счастье, мне недоступное!!! О, если бы я только мог «залезть в его голову», подглядеть хоть краешком глаза…