Радуга просится в дом - [2]

Катя не любит несерьезных мужчин. Вот писатель — да! Например, Любченко. Белова она в счет не брала. Неправдышний какой-то! Любченко — иное дело. Дорогой костюм, на пальце перстень. Ему не скажешь: «Любченко, привет!» Нет, не скажешь. И вообще с такими людьми говорить трудно. Неверно произнесешь слово — заметит. Глупость сморозишь — красней. Зато приятно быть с таким человеком рядом. Идешь с ним по главной улице города — кругом народ, смотрят, кивают: «Григорий Васильевич, здравствуйте!»

Но тут Катя обрывала свои мысли. «Что мне до писателей!.. Это люди из другого мира, неземного. Каждый сверчок знай свой шесток».

И мысленно возвращалась к своим подругам. Например, Ирина. Ее любит весь институт. На собраниях говорят: «Круглая отличница, редкий талант, упорство…» А ребята на нее не смотрят. Может, от обиды и сидит она над чертежами. И без того суха, а тут еще зубрежкой себя доводит. Зачем, спрашивается?.. Кончим институт — одна дорога. Она вычислитель и я вычислитель. Ну, может быть, ее назначат старшим. Пожалуйста!..

Запах меда и сухой травы вернул Катю к действительности. Девушка остановилась. Здесь, в начале цветочной аллеи, она всегда останавливалась. Иногда присядет на край лавочки и смотрит на живой ковер из белой кашки. Беленькие с желтизной цветочки весело тянутся к солнцу. И будто бы улыбаются. Они очень сильно пахнут, эти маленькие цветочки, словно под ними между грядками бегут ручейки свежего меда. Кто их посадил тут? Сделал человек хорошее дело и отошел в сторону. Прохожий любуется цветами, пьет ароматный воздух, а кто подарил ему радость — не знает. Так всякое добро — не кричит о себе, не требует похвал.

Далеко-далеко тянется ковер цветов. У самого края ковра ходят люди. Они склоняются к цветам, а цветы тянутся к людям. Кто-то совсем рядом говорит: «Ах, хорошо!»

Да, да, тут хорошо!

Катя встает с лавочки и потягивается. В забывчивости она даже поднимает над головой руки. Затем спохватывается, пугливо оглядывается и идет дальше.

3

Ирина!.. Назвали же человека таким звучным именем! — думала Катя. — Так и хочется пропеть: «Ирии-на-а!..»

Катя лежит на койке и слушает, как ее подружка читает сборник математических упражнений. Именно слушает, потому что слышно, как Ирина шевелит губами, «бегает» карандашом по листу. При этом она то пристукивает каблуком, то произносит слова, которые не сразу разберешь.

Катя смотрит на стеклянный цветок, прикрепленный к стене над подушкой. Из лепестков выглядывает остренькая лампочка. Это ночник. Катя купила его за последние деньги и прикрепила к стене над койкой. Ночник — единственная красивая вещь в комнате. Девушка кивает ему, словно живому существу. Ирину она не хочет слушать. Вид Ириной спины повергает ее в уныние. Кажется, вот так, склонившись над столом, «зубрила» будет сидеть вечно. А куда ей торопиться? Гулять Ирина не ходит — не в чем. Есть у Ирины черная выходная юбка, но блузки к ней нет. Предложу-ка ей свою кофту, поплиновую.

— Ирусь, пойдем вечером гулять, — говорит Катя.

Ирина продолжает пришептывать.

— Ир, ты слышишь меня!.. Наденешь мою кофту? С юбкой будет хорошо. А?..

Ирина поворачивается на стуле. В ее черных печальных глазах вспыхивает резвый огонек.

— Пойдем!..

Катя смотрит на нее с любопытством, но без удивления — даже Ирина не прочь «пошламберничать», как говорила тетя Груня, у которой Катя, рано потерявшая родителей, жила в деревне.

Девушки вышли на улицу. Белая кофта со стоячим воротничком приятно оттеняла смуглое лицо Ирины. Девушка знала это и чувствовала себя счастливой. Она склонялась к Катюше и задавала ей один и тот же вопрос: «Ты о чем все думаешь?..»

Катя думала о себе и об Ирине. Ей казалось, что обе они неудачницы, обиженные судьбой. «Ирина некрасивая, а я невезучая. Нет у нас дорогих нарядов. Будь у нас мамы, папы, мы бы тоже приоделись, как эти…»

Катя окидывала завистливым взглядом идущих густой чередой девушек — нарядных, веселых, с высокими модными прическами. Они стучали каблучками, точно сыпали на мостовую маленькие металлические шарики. Главная улица крутила калейдоскоп женских нарядов, дышала говором, смехом молодых людей. Был час, когда центральная магистраль города жила самой наполненной жизнью.

У фонтана на площади девушки остановились. Смотрели на рвущийся к черному небу причудливый цветок водяных струй. Свет фонарей золотил шумящие потоки, рождал едва уловимую взором нежную радугу. Она то пропадала, то появлялась вновь, дрожала и таяла, искрилась изумрудной водяной россыпью и вновь исчезала. Катя протянула руку к этой полувоздушной живой радуге. Девушка приятно ежилась под дождем мельчайших капель. В шуме и плеске воды ей слышалась музыка. Она звучала тихо, временами пропадала, но потом, точно издалека, появлялась вновь и вновь.

За спиной раздался мужской голос:

— Не правда ли, красиво?

Девушки обернулись. Позади стояло двое мужчин: один в клетчатой спортивной куртке, другой в просторной рубахе навыпуск. «Командированные», — решила Катя и насторожилась.

Ирина ответила:

— Очень красиво. Особенно теперь, ночью.

— Вы, девушки, здешние? — выступил вперед тот, что был в рубахе.