Радуга и Вереск - [172]

– Да, Вальчонок? Ххы-хы-хи-хи-хи-хи-хи-хи-хи!..

Та запела, пританцовывая:

– «А мы, нищая бра-а-а-тья… Мы, убогие лю-ю-у-у-ди… Должны Бога моли-и-и-ти… У Христа милости проси-и-и-ти… За поящих, за кормящих… Кто нас поит и кормит… Обувает, одевает… Христу славу отсыла-а-а-ет… Сохраняй вас и поми-и-и-луй… Сам Христос Царь Небе-э-э-э-сный… Богородица Мать Бо-о-о-о-жья… Мать, Пречистая Цари-и-и-и-ца…»

И они пошли дальше.

Косточкин спохватился, что сумку оставил в автомобиле. Он надумал сфотографировать этих двоих, уходящих по сырой темной дороге, освещаемых то и дело фарами. Хотя ничего и не будет видно…

Он вернулся к Веронике.

– Ушли? – спросила она.

– Да.

Они помолчали.

– …У меня было мало денег, – сказал он. – Всего полторы тысячи… Но я не ожидал от Васи… Хотя он всегда был себе на уме… Анархист-одиночка.

– Теперь их двое, – сказала Вероника.

Косточкин посмотрел на нее. Выглядела она очень сосредоточенной: брови сведены на переносице, взгляд устремлен куда-то… Вдруг она как будто очнулась.

– Но я могу добавить пару тысяч. Надо их догнать.

– Не стоит, – остановил ее Косточкин. – Только сильнее напугаются.

– Тогда сходи ты, – сказала она, копаясь в сумочке.

– Да вон я вижу банкомат у кафе, – ответил Косточкин и вышел.

Но пока он ходил к банкомату и снимал деньги, Вася Фуджи и Валя куда-то пропали с дороги. Дальше по дороге стояли какие-то склады, возле них громоздились фуры, загораживая вид на дорогу. И вот, пройдя эти склады, Косточкин увидел только пустую дорогу, уходящую вверх и скрывающуюся в тумане и мгле. Впрочем, то и дело мгла озарялась проезжающей машиной.

Косточкин постоял, озираясь, и вернулся к Веронике.

– Исчезли, – сказал он. – Может, спрятались. Дуракам вообще-то везет, могли и сразу сесть на попутку… Хотя и неизвестно, есть ли туда попутки… С кем им вообще по пути…

– Куда? – спросила Вероника бесцветно.

– Трудно сказать, – ответил Косточкин.

Странно, но он испытывал какое-то чувство вины… Перед Васей Фуджи? Или перед Вероникой и ее женихом? Он не знал толком. Вероника завела мотор, оглянулась, потом посмотрела влево и вывернула на другую сторону. Они покатили в город, видя в туманной мгле красные расплывчатые звезды телевышки.

Молчали.

– Но… по-моему, он спятил, – сказал наконец Косточкин.

Вероника не ответила.

– Бред какой-то… Разве могут за рассуждения в дурку? Это в СССР по психушкам народ гасили… Ну там, за свастику кого-то штрафанули… Да я особо за этим как-то не следил… Надо будет порыться. Ведь, похоже, со всеми нами что-то такое происходит… Мне всегда казалось странным, что вот мы спим или там кино смотрим, а космос взрывается и летит во все стороны. А теперь вижу, что космос-то – вот он, в нас и вокруг, совсем рядом. И Вася Фуджи, как Ван Гог…

– Да, – вдруг оживилась Вероника, – точно, один его автопортрет мне этот ваш анархист и напомнил. А я все думала, на кого он похож… Только маленький, тщедушный. Ван Гог, по-моему, был крупнее, основательнее.

– Да Вася ничего не рисует. Так, фотками балуется… Может, он грибов, как Саня Муссолини, нажрался? Надо будет позвонить нашим.

– Фашик?

– Саня?.. Ну да. В глюках пошел через пруд… Думал, перейдет, как посуху.

– Экзотическая компания.

– Да, один анархист, другой фашист, а Королек – наполовину армянин. И он, кстати, рад, что сейчас фашикам прищемили хвост. Говорит, раньше как весна или осень – отовсюду шипение: жид, жид. Ему это смешно. А эти-то не знают, что именно весной и осенью дружно шипят в унисон. Как лето устойчивое, теплое или даже жаркое, или зима морозная, солнечная, то и сходит на нет. А начинаются колебания весенние воздуха, вспышки на Солнце – и из всех подворотен только и слышно: жид. Так вот, а теперь почти и не шипят. Подсушили болото.

– …или нашли другого врага.

– Не знаю, но Королек порхает, песни сочиняет. А то уже намыливался в землю обетованную… А вот Вася Фуджи сорвался куда-то. Трэш какой-то.

– Одри Китчинг, конечно, крута, – машинально откликнулась Вероника.

– Это кто?

– Ну модель, родительница трэша… Но вообще-то запал у него, да, сильный.

– У кого?

– Да у Васи этого Фуджи.

– Не знаю… По-моему, он окончательно тронулся. И раньше странноват был. А теперь слетел с катушек. Может, и правда в дурке сидел… Не поймешь. И что с дурака взять тогда?

– Зачем его ловят?.. Или выдумки? – спрашивала она как-то отстраненно.

Косточкин пожал плечами.

– Тебе нравится Тарковский? – спросил он.

– Поэт? Прозаик-охотник?

– Какой охотник?

– Племянник режиссера. Живет в тайге, пишет книжки. Фильм «Счастливые люди» не смотрел?

– Нет. Я о том, который «Ностальгия», «Рублев».

– Нудный.

– И «Сталкер»? «Солярис»?

– Ну… да.

– Я, пока «Зеркало» не посмотрел, тоже так думал. А потом Руслан, ну чувак, который обратил меня в фотографическую веру еще в армии, написал, что там суть созерцания. А кто же такой фотограф, если не созерцатель? «Зеркало» – классные фотки живые. Ну я и сел за монитор. Руслан предупреждал, чтобы только не в кинотеатре, где мешают медитировать хоботы. И меня пробило. Тогда и все остальное полюбил. Тарковский, кстати, и фотографом неплохим был…

Они подъезжали к гостинице, та выплывала из тумана, как высокогорный курорт в «Сиянии», и у Косточкина мурашки по спине побежали, но вовсе не от невольной ассоциации, а потому, что все заканчивалось.