Радуга Фейнмана. Поиск красоты в физике и в жизни - [6]

Мы поговорили о том о сем. С телефонным сообщением заглянула его секретарша, и он попросил его не беспокоить, пока мы не закончим. Мгновенье он меня разглядывал.

– Ну-ка, попробую угадать. Вы пытаетесь понять, почему вы здесь?

Он меня, что ли, насквозь видел?

– Наверное, понравилась моя выпускная работа?

– Нет, я не про Калтех. Я про свой кабинет.

– А… нуда, пытался понять…

– А я вам скажу. Я вас пригласил сюда, потому что у вас особое положение в Калтехе, а Калтех – особое место. Это означает, что вы заслуживаете особого приветствия – личного, от меня.

Кому-то его приветствие могло показаться просто дружеским жестом. Но я не мог отделаться от мысли, что оно предполагает концовку фразы: «…и помните – а то вдруг мы ошиблись, – я буду за вами приглядывать».

– О… – пробормотал я. – Спасибо.

Он затянулся сигаретой и вновь откинулся в кресле.

– Что вы знаете о Калтехе? – осведомился он.

Я пожал плечами.

– Знаю физический факультет.

– Разумеется, – а прямо по соседству с вашим кабинетом, как вы, я уверен, заметили, обитают два титана физики: Дик Фейнман и Марри Гелл-Мэнн.

По правде сказать, то была новость. Мне мой кабинет еще не показывали.

– Вот изучите академгородок – узнаете еще больше: у Калтеха – богатая история, о которой вы, быть может, еще не вполне в курсе. О, вы, возможно, знаете, что именно здесь Лайнус Полинг открыл природу химической связи. Но известно ли вам, что Чарлз Рихтер и Бено Гутенберг разработали шкалу Рихтера в Калтехе? Или что здесь докторскую степень защитил пионер компьютерного дела Гордон Мур?

– Нет, не известно.

– А вот. И, не сомневаюсь, вы как физик знаете, что антиматерию открыли тоже здесь. А вот того, что в Калтехе сформулировали основные принципы современной авиации и установили точный возраст Земли, вы, может быть, не слыхали. Или что Роджер Сперри выяснил, что у правого и левого полушарий мозга – разные функции: левое отвечает за речь, правое – за зрительное и пространственное восприятие. Здесь же, в Калтехе, практически изобрели молекулярную биологию. Ключевая персона в том изобретении – Макс Дельбрюк, тоже физик, как и вы. Он в 1969 году получил Нобелевскую премию.

Он снова хихикнул. Я в этом разговоре не усмотрел ничего смешного, но тоже попытался усмехнуться в ответ.

– А знаете, сколько Нобелевских премий получили причастные к Калтеху?

Я покачал головой. Никогда не слыхал таких цифр.

– Девятнадцать. Сравните с МТИ[2] – он примерно в пять раз крупнее нас, а премий у них всего двадцать.

Мне стало интересно, ведут ли они счет, сколько причастных к Калтеху оказались жалкими неудачниками.

– К чему я все это? К тому, что вот прямо сейчас, пока мы с вами разговариваем, куются победы будущего. Исследуйте. Учитесь, как другие работают. Вы удивитесь – и, надеюсь, вдохновитесь. С сегодняшнего дня вы тоже часть нашей великой интеллектуальной традиции.

До того как мы поплыли по волнам воспоминаний о гениях былого, мне еще было ничего, но вот теперь меня однозначно укачало. Захотелось сказать, что мне в этом слышится предостережение: у меня полгода, чтобы заявить о себе – или до свиданья. Но решил, что сейчас не время и не место раскрывать карты. И сказал я вот что:

– Постараюсь оправдать.

Он принял мое безнадежное заявление с великим энтузиазмом.

– О, я думаю, у вас все получится! Потому мы и предложили вам это место. Большинство новоиспеченных докторов наук мы определяем на работу под началом того или иного профессора. Но не вас. Вы, доктор Млодинов, – вольная птица. Никому не подотчетны – только себе. Можете, если захотите, преподавать – большинству молодых докторов такое не позволено, а хотите – не преподавайте. Можете вести изучение в области физики или, как Макс Дельбрюк, – в биологии или любой иной сфере, какая нравится. Пожелаете – можете вообще яхты проектировать! Все в ваших руках! Мы даем вам эту свободу, потому что сочли вас лучшим из лучших, и уверены, что, получив такую волю, вы сможете добиться великого.

Напутствие оказалось вполне от души, и ему оно удалось. Но он ошибся адресом. Я ушел из его кабинета с тем же чувством, какое пережил в одном своем сне. Снилось мне, что я, еще в Беркли, еду в лифте наверх, к себе в кабинет и вдруг понимаю, что гол – забыл утром одеться. Выхода у меня два: либо нажать на кнопку «Стоп» и тем самым отсрочить выход из лифта, но при этом включится сигнализация и привлечет ко мне внимание. Либо дождаться, пока двери откроются, и попытаться проникнуть к себе незамеченным. И в жизни, и тогда во сне, я выбрал второе.

Через несколько дней я сидел у себя в кабинете и размышлял о своей горемычной судьбе, и вдруг мне выпала возможность унять нервы шампанским. Праздновал весь академгородок: объявили, что за изучение специализаций полушарий мозга Роджер Сперри только что получил Нобелевскую премию по физиологии и медицине 1981 года. Калтех и МТИ сравнялись по количеству нобелевцев. Одно полушарие моего мозга восхищалось и гордилось этим событием, а второе переживало: давление на меня еще чуточку усилилось.

IV

Когда мне наконец показали мой кабинет, выяснилось, что это соседняя дверь от Марри Гелл-Мэнна, одного из пары титанов, помянутых главой подразделения. Через несколько дней я представился, и мы немного поболтали у стола с чаем и печеньем, к которому все выбирались после семинара. Марри выглядел в точности так, как я представлял его по фотографиям, – вплоть до фирменного галстука «боло». Я назвался. Он мне своего имени не сказал – чего уж тут, когда ты так знаменит, – но мое повторил. В его версии я ее не опознал, но он сказал, что так произносить «правильно» (по-русски). Предложил этимологию моей фамилии. Я не спрашивал его о происхождении его необычного имени, но выяснилось, что дефис – изобретение его отца. Все равно почти все звали его по имени. Фейнмана «Диком» именовал гораздо более узкий круг людей.