Радуга. Цыган и девственница. Крестины - [20]

Пламя жгло его тело, едкий смертельный яд мучительным огнем разливался по всем его жилам, но он упорно, неотступно, стремился овладеть ею, преодолеть ее. В своем безумии он потянулся ртом к ее губам, он отыскал их, чувствуя, что его ждет смертельная опасность. Она уступила, и он, теряя сознание, прижимался к ней, стремясь слиться; и только глухими стонами душа его молила:

— Пустите меня, пустите меня!

Она приняла его в поцелуе и охватила его своим ответным поцелуем, гордым, суровым и губительным, как лунный свет. Казалось, она стремилась разрушить его. Собирая все свои силы, чтобы подчинить ее своим поцелуем, чтобы удержаться самому в нем, он почувствовал, что все колеблется вокруг него. Но она надвинулась на него своею суровостью и надменностью, холодная, как месяц, блестящая, как соль. Его горячая мягкость уступала, уступала, а она оставалась такою же недоступной, губительной, упивающейся его разрушением, оседая, как едкая, жесткая соль вокруг последних остатков его существа, уничтожая его, разрушая его до основания своим поцелуем. И ее душа выкристаллизовалась в торжестве, а его душа растворилась в страдании и уничтоженности. Она держала его, как жертву сокрушенную и превращенную в ничто. Она могла торжествовать: его больше не было.

Постепенно она стала приходить в себя. К ней вернулось обычное сознание. Ночь показалась такой знакомой, милой действительностью. Она была так же хороша и доступна чувствам, как и все другие ночи. Та великая, жгучая, сверхъестественная ночь исчезла, на самом деле ее и не было. Ее охватило чувство ужаса. Где она? Какое ничтожество и пустоту ощущает она около себя? То был Скребенский. Действительно ли он здесь? Что он такое? Он молчал, он отсутствовал. Что случилось? Она сошла с ума, какое безумие толкнуло ее на это? Она была переполнена жестоким ужасом перед самою собою, непреодолимым желанием, чтобы этого не было, чтобы она не знала в себе этого сверкающего едкого Я. Ее охватило безумное желание никогда не вспоминать того, что произошло, никогда не думать об этом, никогда не допускать возможности повторения этого кошмара. Всеми силами своего существа она жаждала отречься от него. И ей это удалось. Она снова была добра, она любила Скребенского. Ее сердце было полно тепла, она вся была мягкой и нежной. Она ласково положила руку на плечо Антона.

— Как хорошо, не правда ли? — спросила она мягким, нежным, ласкающим голосом. И она начала осыпать его ласками, стараясь вернуть к жизни, так как он продолжал быть мертвым. Она стремилась к тому, чтобы он никогда не знал, никогда не сохранял бы отчетливого представления о том, что случилось. Она желала вернуть его назад к жизни, уничтожив малейший след воспоминания о понесенном им поражении и уничтожении.

Она согревала его своей внутренней теплотой, она нежно касалась его, она покрывала его мельчайшими ласками. Он стал приходить в себя. Ее мягкость, ее ласковость, ее глубокое, тонкое внимание еще усилились, она превратилась в его служанку, в рабу, поклоняющуюся ему. Ей удалось восстановить его оболочку, он вернул свой внешний облик, но ядро погибло. В нем вспыхнула гордость, загорелась кровь, но сущность уже угасла и рассеялась; как особь другого пола, он не имел уже в себе ни ядра, ни сердцевины. Его торжествующая, надменная, пылкая сущность истинного самца была навсегда сломана. Он мог подняться, мог отвечать взаимностью, но никогда не мог проявить себя неукротимым существом с пылающей, неугасимой сердцевиной. Она потушила этот огонь, она сломала его.

Ласки ее не прекращались. Она жаждала изгладить из его памяти все происшедшее.

— Поцелуйте меня, поцелуйте меня, Антон! — просила она.

Он поцеловал ее, но она чувствовала, что он не смеет коснуться ее. Его руки обнимали ее, но они не владели ею. Она чувствовала на себе его губы, но они нисколько не захватывали ее.

— Поцелуйте меня, — шептала она, остро тоскуя, — поцелуйте меня!

Он целовал, исполняя ее просьбу, но душа его была пуста.

И она принимала эти поцелуи чисто внешне, душа ее тоже была исчерпана и опустошена.

Она была гордой, но теперь она хочет быть кроткой, ласковой девушкой. Она тосковала по доброте и привязанности. Она сама жаждала быть ласковой и доброй.

На обратном пути домой ночь казалась бледной, но сияющей, полной света и тени. Она отчетливо различала на кустах изгороди цветы и видела, как тонкие, засохшие листья белеют среди колючего кустарника.

Как прекрасно было все кругом! С горечью думала она, как безумно счастлива была сегодня ночью, пока он не поцеловал ее. И, чувствуя его руку на своей талии, она повернулась к торжественной, величественной ночи, отдаваясь ей, к прекрасному, доброму месяцу, чистому и невинному, как жених, заливающему цветы серебристым сиянием и изгоняющему отовсюду тьму.

Под тисовыми деревьями у дома он снова поцеловал ее, и она осталась одна. Не дожидаясь прихода родителей, она быстро вбежала наверх в спальню и в восторге протянула свои руки туда, в лунную страну, целиком отдаваясь ласковой, мягкой, доброй ночи.

Но нанесенная рана болела; уничтожая его, она разбила что-то и в себе, и от этой боли она страдала. Она прикрыла обе груди руками, прижимая их к себе и, обняв себя крепко, съежилась в постели и заснула.