Радуга. Цыган и девственница. Крестины - [16]

Наступили каникулы. Большей частью она проводила время одна, забившись в дальний уголок сада, или качаясь в гамаке среди кустов и слушая пение птиц. А в дождливую погоду убегала на ферму, и пряталась с книгой где-нибудь на сеновале.

Все это время она грезила о нем, иногда в определенных образах, иногда в более радостном настроении, — как бы в тумане. Своим присутствием он окрашивал ее грезы в теплые тона, придавая им жизнь и яркость.

Если она чувствовала себя менее счастливой, то начинала вспоминать его внешность, костюм, пуговицы с полковым значком, отдельное изображение которого он дал ей на память. Иногда она пыталась представить себе его жизнь в бараках, или вообразить, какой она могла быть в его представлении.

Его день рождения был в августе и она не без некоторых усилий приготовила ему пирог: ей казалось дурным тоном послать ему какой-нибудь ценный подарок.

Они переписывались, но вся переписка выражалась в довольно редком обмене краткими открытками. Но тут она почувствовала, что необходимо написать письмо.

«Дорогой Антон! Мне кажется, что солнце вернулось нарочно к вашему дню рождения.

Я пекла пирог сама, и желаю Вам еще много раз счастливо встретить этот день. Вы его можете вовсе не есть, если он плох. Мама надеется, что Вы заглянете повидаться с нами, когда будете недалеко от нас. Ваш искренний друг Урсула Бренгуэн».

Ей неприятно было писать письмо даже ему. Слова, написанные на бумаге, не имели ничего общего ни с ней, ни с ним.

Стояла великолепная погода, уборка хлеба была во всем разгаре, по полям от утренней зари до заката стрекотала жнейка. До Урсулы долетели вести о Скребенском, он теперь служил в округе, в Салисбюри-Плэн, в качестве второго лейтенанта полевых войск. У него было несколько свободных дней и он намеревался приехать в Мерш на свадьбу: Фред Бренгуэн должен был жениться, по окончании уборки хлеба, на школьной учительнице из Илькстона.

Теплая осень, с ее сладким ароматом и золотисто-голубой окраской, продержалась до самого конца жатвы. Как будто мир расцвел самым лучшим, самым нежным и самым чистым цветком, напоминавшим своими красками и голубой цикорий и ярко-желтый луговой шафран. Небо было таким голубым и прозрачным, желтые листья на дорожках казались вольными странствующими цветами, их шелест и шорох звучал для ее сердца мучительно тревожной, почти непереносимой музыкой. Осенние ароматы совсем сводили ее с ума. От маленьких хризантем, пурпурно-красных и круглых, она убегала, как лесная дриада, а запах желтых пьянил ее так сильно, что ноги начинали шевелиться в безумном танце.

Дядя Том казался ей подлинным Вакхом, сошедшим с картины. Он жаждал устроить веселую свадьбу, соединив торжественное празднование уборки хлеба со свадебным пиром. Предполагалось разбить у самого дома большую палатку, пригласить оркестр для танцев и устроить большой пир на природе. Приготовления уже начались. У самого дома высилась палатка, были сделаны два костра. Музыканты были приглашены, угощение приготовлено.

Завтра должен был приехать Скребенский. Урсула приготовила себе новое белое платье из мягкого крепа и белую шляпу. Она с удовольствием носила белое, подчеркивающее ее темные волосы и золотистый оттенок кожи, так что она походила скорее на южанку или уроженку тропиков, вроде креолки. Других цветов она избегала. Одеваясь к свадебному шествию, она волновалась. Ей предстояло быть подружкой, венчание было в два часа, а Скребенский должен был приехать только к вечеру.

Когда свадебная процессия вернулась на ферму, Скребенский стоял в гостиной. Он увидел в окно Тома Бренгуэна, самого интересного из всех мужчин, элегантно одетого в сюртук, белый галстук, белые туфли и идущего по садовой дорожке со смеющейся Урсулой под руку. Она выглядела блестяще, и была вся полна своеобразного безмолвного оживления и легкого смущения, охватывавших ее в близком присутствии дяди Тома.

Но как только она заметила Скребенского, все остальное исчезло. Ее глаза видели только это гибкое молодое существо, непоколебимо отражающее ее, словно воплощая в себе ее судьбу. Он держался свободно и даже немного надменно и благодаря этому выглядел более мужественным, показался менее знакомым. Но лицо его было нежным, ласковым и отражало душевное волнение. Она пожала ему руку и голос ее зазвенел, напоминая птичку, щебечущую на заре.

— Не правда ли, как хорошо, — сказала она, — праздновать свадьбу?

Ее волосы были осыпаны мелкими разноцветными конфетти.

Он смутился, чувствуя, что почва уходит у него из-под ног, и что все принимает неопределенный, хаотический оттенок. А ему так хотелось быть ровным, надменным и мужественным. Он пошел за ней.

После чая, сервированного в саду, гости разбрелись. Главное торжество предназначалось на вечер.

Урсула прошла со Скребенским через гумно на поля, а оттуда к насыпи вдоль канала.

Они шли мимо больших, золотистых снопов хлеба, и вспугнули стадо белых гусей, отошедших в сторону с самодовольным гоготанием. Урсула чувствовала себя так легко, как летающий пушистый шар отцветшего одуванчика. Скребенский медленно двигался за ней с неопределенным чувством: он утратил свою прежнюю форму, и другое Я неопределенное, смутное, только развертывалось из своей почки. Они легко и быстро болтали.