Радуга чудес - [41]

Сунув руку в карман за спичками, чтоб снова закурить, он нащупал там кусочек мела. И тут внезапная мысль пришла ему в голову… Как шаловливый мальчик на цыпочках, он подошел к изваянию и, прислонив винтовку, стал обрабатывать мелком каменное лицо. Несколькими штришками он приподнял уголки скорбных уст, потом перешел к печальным глазам… Он работал с каким-то злобным увлечением, вкладывая в дело все, что у него осталось от прежних художественных познаний: сплевывая на пальцы, в одном месте оттирал, в другом добавлял. И ему удалось: не прошло и четверти часа, как перед ним, вместо прежнего олицетворения Скорби, сидело, цинично отпялив губы и нагло улыбаясь, совершенно другое существо, полное порока, чем-то напоминающее мерзкую жабу, презирающее всех и смеющееся над теми, кто искал у него утешения. Если в Швальбахе когда-то жил настоящий художник, то в этот момент он достиг своего апогея — это был шедевр кощунства! (Да простят мне употребление слова «шедевр»).

И когда Швальбах опять отступил на два шага, чтобы лучше увидеть, он сам был поражен.

Потом он засмеялся, подхватил свою винтовку и, став перед созданной им кощунственной маской смеха, по всем правилам воинского артикула отдал изображению честь, взяв «на караул!»

И тут произошло что-то страшное и непонятное: каменная неподвижность сковала его члены — он не мог более производить ни одного движения, даже шевельнуть пальцем. Пот выступил у него на лбу. Ночь текла перед ним бесшумной широкой рекой, переливаясь из бездны в бездну.

Наутро пришедшие ему на смену легионеры застали его в той же позе и увидели обезображенную святыню. Силою вырвали из рук его винтовку, а самого отвезли в госпиталь. Но там он все время вскакивал с кровати, делая движение «на караул!» и сжимал невидимую винтовку. Вскоре он умер.

* * *

Энергия мысли наслаивается на обиходных предметах, на мебели, на стенах комнат, от этого вещи как бы оживают, приобретают характер и становятся благотворительными или зловредными в зависимости от того, какие мысли на них наслоены Сильные мыслители, ритмически день за днем наслаивали мысль на предмете, превращая его в аккумулятор огромной силы. Таким образом, амулеты и талисманы из предметов суеверия переходят в область науки. Вера во что-либо есть мысль, проникнутая непоколебимой убежденностью. На священных предметах ЛЮБОГО вероисповедания наслаивается сила мысли-веры молящихся, которая, накопившись, приобретает огромную силу и может творить чудесные исцеления и т. п. В вышеописанном случае рядовой Иностранного легиона был убит обратным ударом энергии, наслоившейся на древнем изображении от миллионов молящихся, — легионер как бы коснулся высоковольтной линии передачи электроэнергии. Сам же оригинал изображения тут ни при чем.

Рассказал мне этот случай в Шанхае в 1940 г., ручаясь за его достоверность, приехавший из Индокитая знакомый мне грек А, работавший вербовщиком Иностранного легиона.

Эпизод будущего во сне

Настоящего нет. Оно только математическая линия, отделяющая прошлое от будущего Будущее — логическое следствие прошлого. Будущее, как следствие уже существующих в прошлом причин, уже существует, и его иногда видят во сне.

Мне было лет 13, когда я увидел очень простенький сон в нашей мастерской у верстака стоял мой отец и разговаривал с молодым человеком, у которого было довольно круглое лицо, слегка рябоватое от следов оспин. Молодой человек посасывал маленькую, как мне показалось, очень забавную трубочку. На голове у него была фуражка, казавшаяся маловатой. Ни его самого, ни такой трубочки я до этого ни разу не видал.

После этого прошло два дня и, войдя в мастерскую, я увидел точное повторение моего сна так же стоял мой отец и беседовал с молодым человеком из моего сна. Тот держал в зубах уже знакомую мне трубочку.

Парень прибыл в наши места издалека, поэтому раньше я не встречал его наяву. Он нанялся к моему отцу в подмастерья, и впоследствии мы с ним стали друзьями.

За оградой серого особняка

Каменная ограда отделяла его от внешнего мира, и у железных узорчатых ворот дежурил «вратарь», для которого тут же был построен крохотный домик, выкрашенный в такой же светло-серый цвет, как и сам особняк. От ворот бетонированная дорога вела меж цветочных клумб к подъезду.

Этот особняк построил для себя престарелый директор одного из провинциальных банков Маньчжурии, чтобы в окружении своей семьи, в довольстве и счастье, как он его понимал, доживать свой век…

Меня ввел туда племянник владельца, бывший мой студент по Гиринскому университету. То были тридцатые годы, когда японцы захватили Маньчжурию, Гиринский университет перестал функционировать, и мне опять пришлось зарабатывать свой хлеб в Харбине частными уроками. Три раза в неделю я приходил в этот особняк преподавать русский язык младшей дочери старого директора.

Это было очаровательное существо, нежное, кроткое и очень чувствительное. Наглый захват японцами ее страны уязвил ее национальную гордость до того, что она однажды даже расплакалась на уроке…

Наши уроки проходили в зимнем саду и были приятны, Раза два я видел проходящую высокую худую согбенную фигуру старого директора.