Радость и страх. Рассказы - [145]

Все поздравляют Табиту, но она, похоже, не столько радуется этой победе, сколько задыхается под бременем новых забот. И Амбарный дом и отель требуют ремонта, она заказывает новые ковры, драпировки и горько жалуется на дороговизну и непомерные требования рабочих.

Только старый Гарри безоблачно наслаждается возвращенным ему ощущением покоя и уверенности в завтрашнем дне. Он умиляется: «Очень у тебя здесь уютно, Тибби, и Дороги так о нас заботится. Просто не знаю, что бы мы без нее делали». Он сентиментально вздыхает о прошлом: «У нас было счастливое детство, Тибби. Хорошее было времечко».

Свое облегчение, свою радость по малейшим поводам он выражает с простодушием, которое называют ребяческим, потому что в нем нет никакой задней мысли. Он что-то чирикает себе под нос, ни с того ни с сего начинает смеяться, а вечером растирает перед камином свои костлявые, сведенные ревматизмом колени. «Славно горит, жарко. Да, повезло тебе с Дороти. А тебе и всегда везло, из всех передряг выходила целехонька».

О Нэнси он забыл, как и обо всех пятидесяти последних годах своей жизни. Прошлое обрывается у него за спиной, так что он витает в воздухе, как осенний лист, подгоняемый ветром, греясь в редких теплых лучах.

И Табита рада, что не слышит имени Нэнси. Фрэзер, когда приезжал как-то в гости, рассказал, что Данфилдская компания дышит на ладан. «Так отрадно сознавать, что в случае чего Нэн найдет приют в Амбарном доме». На это Табита не ответила. Очень уж досадила ей Нэнси тем, что не пишет, что даже не приехала на похороны деда. «Если она не может вести себя по-человечески, чего ради я буду о ней волноваться? Успею узнать все, что нужно, когда эта нелепая компания пойдет ко дну».

С окончанием ремонта досада ее растет - нечем занять свои мысли. «Нет, это что-то невозможное. У готтентотки и то больше чувства ответственности. Ну, о чем она думает? И что творится в Данфилде?»

Газеты полны сообщений о трагедии демобилизованных. Один ограбил магазин, чтобы расплатиться за жену - во время войны она залезла в долги; другой покончил с собой, потому что прежний его наниматель умер и должность его упразднена.

«Ну, этот с собой не покончит, слишком высокого о себе мнения. Нельзя так плохо думать о людях. И Нэнси ни за что не признает, что он загубил ее жизнь. Наверно, она и голосовала за социалистов, потому что муженек был в обиде на старое правительство, чего-то оно ему недодало».

С каждым днем она все сильнее негодует на неблагодарность и безрассудство внучки. «Раз она мне не пишет, я-то и подавно не стану ей писать. Даже думать о ней не стану».

Но сон у нее совсем разладился, и даже во сне ее мучит страх, и просыпается она испуганная, с мыслью: «Не пожар ли в доме?» Старой Дороти, когда та приносит ей утренний чай, она говорит: - Писем, конечно, нет... А-а, это не письма. Счета и проспекты я не называю письмами.

Однажды она просыпается еще затемно с громким криком: «Ой, не надо!» Ей чудится, что произошло что-то страшное, что Нэнси для нее погибла, что она никогда больше ее не увидит.

Она встает, вся дрожа, думая, не сон ли это был. Ей ничего не снилось, просто что-то запечатлелось в сонном мозгу. Или вспомнилось? А потом она гневно одергивает себя: «Глупая ты старуха, вечно чего-то боишься». Но лежать в постели ей невмоготу. Ужас не отпускает ее, никакими доводами его не прогнать.

Ей страшно не потому, что она старая, а потому, что много страдала. Она одевается поспешно, точно ее ждет срочное дело, а потом всего лишь бродит по комнате, от стула к стулу, задерживается у окна, глядя с нетерпением на медлительный рассвет, на изгороди, деревья, надворные постройка, которые видятся еще смутно, как образы, только наметившиеся в чьем-то отягченном печалью воображении.

Ее тянет выйти в темный сад, но она боится потревожить Дороти, спящую наверху, или кого-нибудь в отеле. Ее держит в клетке долголетняя привычка считаться с удобствами окружающих, врожденное чувство справедливости.

Но в половине седьмого Дороти, полусонная, спускается по скрипучей лестнице из мансарды и с удивлением видит, что ее хозяйка, уже совсем одетая, поджидает ее в коридоре. - Я попью чаю, Дороти, как только он у вас будет готов. У меня сегодня очень много дела. - И тут же принимается выдумывать, чем нужно заняться: пересчитать серебро, проверить постельное белье. А сама тем временем уговаривает себя: «Это был кошмар, а кошмаров в жизни не бывает». Собственный опыт тут же напоминает ей, что кошмары все же бывают. И с ощущением человека, действующего поводе сновидения, она в то же утро попозже оказывается у телефона и звонит в Данфилд-отель. Ей отвечают, что миссис Паркин больше в отеле не прожирает, она живет в домиках возле аэродрома. Что-нибудь ей передать?

Но Табита, однажды дав волю страху, теперь и вовсе перепугана до крайности. Она боится любых новостей. Она говорит, спасибо, это неважно, а через полчаса уже едет в Данфилд в такси. И шофер, слыша, как она бормочет: «Глупая, глупая старуха!», думает: «Эх, бабуся разнесчастная, совсем, видно, спятила. Пора на тот свет».