Радость и страх. Рассказы - [136]

- Ты подумай, бабушка, они таки начали! Но видела бы ты, что это такое! Три деревянных домика в поле и два самолета, перевязанных веревочками. И в довершение всех бед они пригласили пилотом Джо, он уже кокнул один из самолетов.

- Джо? Ты виделась с Джо?

- Ой, бабушка, ради бога. Как будто я еще думаю о Джо. Ты бы только послушала, как он со мной разговаривал, видела бы, как он на меня смотрел. По-моему, после той аварии у него и мозги перекосились, не только лицо. А уж страшен...

- Никогда не могла понять, что ты в нем нашла.

- А я сама не знаю. Наверно, это все война виновата. Но теперь бедного Джо ждут кое-какие сюрпризы. Поверишь ли, у них даже главная книга не ведется, даже скидка за амортизацию не предусмотрена.

И еще два дня она пребывает в глубоком раздумье, которое прерывается возгласами: «Нет, это надо же! Олухи несчастные, на что свое пособие ухлопали».

Однажды утром Табита, которой интуиция, как всегда, подсказывает, где в данную минуту находится и что делает Нэнси, застает ее у телефона. - Нет, нет, Луис, вам надо вести по крайней мере три книги... Нет, приехать не могу, да вас этому любой счетовод научит. Неужели непонятно? Очень может быть, что вы все время теряете деньги.

И объясняет Табите:

- Луис просит, чтобы я приехала и наладила им бухгалтерию. Я сказала, что не могу.

Однако через два дня она едет в Данфилд - двадцать пять миль, полчаса на машине - и возвращается только вечером. - Каково нахальство, а? Они хотят, чтобы я ездила к ним каждую субботу и вела их бухгалтерию.

- Не можешь ты дать на это согласие.

- Конечно, не могу.

Но раз в неделю она наезжает в Данфилд, мотается туда-сюда и жалуется с каждым разом все громче: - Терпения нет с этими идиотами. Даже пуговицу себе пришить не могут.

- А что же Филлис? Ей некогда?

- О господи, да Филлис в первый же день сбежала. От такой разве дождешься помощи.

Нэнси явно делит женщин на две категории - от каких можно и от каких нельзя ждать помощи, и к последним не испытывает ничего, кроме презрения.

Помолчав, Табита говорит: - Ты должна понять, как опасны для тебя встречи с Паркином. Ведь из-за них все может пойти насмарку - твой развод, единственная для тебя возможность обрести покой и счастье.

- Как будто я не знаю, бабушка.

Но тут же глубоко вздыхает, и лицо у нее сразу делается измученное.

А в следующую субботу она не возвращается домой ночевать. Сообщила по телефону, что остается до понедельника. «К понедельнику просто необходимо привести все в ажур. Ничего компрометирующего нет, ведь мы пока живем в отеле. Домики еще не готовы. Ничего не готово».

В понедельник утром Табита получает письмо. Нэнси спрашивает, нельзя ли ей вложить в новую компанию часть своего капитала. «Большой суммой я не хочу рисковать, но похоже, что несколько сотен могли бы здорово их выручить».

Это письмо так напугало Табиту, что у нее начались перебои, боль в сердце. Она убеждает себя: «Глупая старуха, боишься призраков». Потом, не помня себя от горя, звонит в Данфилд сказать, что приедет посмотреть аэродром и захватит Нэнси домой. И тотчас вызывает свою машину и пускается в путь.

Ей показывают, как проехать к отелю. Оказывается, это бывший павильон какого-то гольф-клуба, длинное деревянное строение с растрескавшимися досками и некрашеными оконными рамами, как на иллюстрациях к Брет Гарту. Ни дать ни взять гостиница на новом Диком Западе, к тому же и длинный голый вестибюль почти целиком занят под бар, который начинается в двух шагах от входной двери. Этот голый гулкий зал со столиками без скатертей и стойкой битком набит молодежью обоего пола - кто в военной форме, кто в полувоенной, кто в отпуске, кто проездом. Все беспокойно снуют по залу, в неумолчном хоре сливаются говоры всех уголков Англии. Стук подбитых гвоздями башмаков, громкие приветствия - все это обрушилось на Табиту, едва она вошла в дверь.

И вдруг перед ней появляется Паркин. В первую минуту она его не узнала - какой-то щуплый человечек в желтом свитере и синих жеваных бумажных штанах. Большая голова не вяжется с усохшим телом. Длинное лицо до нелепости длинно. Оно темное и неровное, как кора дерева; правый глаз жесткая синяя искра, как осколок бутылочного стекла, - непрерывно подрагивает. Рыжеватые усики, по-прежнему ухоженные, и желтые волосы, напомаженные и причесанные, точно для рекламы парикмахера, неуместны на этом изуродованном лице, как кривлянье франта на поле боя. И куда девалась его светская ловкость? Он даже не протягивает Табите руку, а только произносит брезгливо: - Приехали на нас поглядеть? Ничего интересного не увидите. Летать нам не на чем. Нет запасных частей, шин и тех нет. Правительство не пускает их в продажу, а на складах они гниют миллионами.

Нэнси из-за его спины улыбается Табите, словно просит: «Не возражай ему, он очень расстроен», и кричит радостно: - Пойдем, бабушка, сейчас найду тебе, где посидеть. Через пять минут будем завтракать.

Табиту тащат куда-то сквозь мельтешащую толпу. Усаживают возле стойки, суют в руку бокал. - Хересу выпьешь?

- Ты с ума сошла, Нэнси.

- Одну секунду, миленькая. - Нэнси исчезает и не возвращается.