Раднесь - [31]

Выйдя на небольшую полянку, путники заметили на востоке, что небо уже светлеет. Значит скоро рассвет, полпути пройдено. И вправду, пройдя полянку они встретились с ещё тремя соплеменниками, которые были в ночном дозоре и теперь собирались возвращаться в стойбище. Оказалось, что оно совсем рядом — минут тридцать небыстрым шагом. И вот уже довольно большой по таёжным меркам отряд в девять человек, особо не скрываясь и не таясь, смело поскакал дальше. Солнце стало вылезать из-за верхушек елей, когда они добрались до дюжины чумов, стоявших вокруг большого и самого нарядного чума хона. «Блин, ну ведь вигвамы же натуральные!» — мысленно воскликнул Артём, когда с помощью зрения Ивана увидел походное мансийское стойбище. И на самом деле, конусы чумов, аккуратно расставленные по опушке леса вокруг жилища хона, с торчащими сверху верхушками жердей, составляющих основу, особым образом обёрнутую оленьими шкурами, точь-в-точь напоминали индейские вигвамы. Вокруг чумов бродили местные жители с собаками, северными лайками, в определённом порядке были расставлены большие сани, в которые запрягались северные олени, и санки поменьше, в которые впрягали собак. Всюду пахло вкусной похлёбкой, дымок, вытекающий из чумов и из походных печек для приготовления еды, сладко ласкал обоняние, создавая непередаваемое ощущение уверенности, защищённости и спокойствия измождённым таёжным странникам, проскитавшимся в бесконечных лесах и долах несколько дней.

Отряд, изредка перебрасываясь парой слов с местными, которые готовили сытные завтраки в специальных печках, стоявших в нескольких шагах от каждого жилища, проследовал прямо к главному чуму. Воины спешились, преклонили колено и в этой позе оставались до тех пор, пока подбежавший их военачальник не помог Ивану слезть с лошади, и они не скрылись за пологом чума.

Борьба за жизнь вогульского князя

Вогульский князь Килим лежал на небольшом возвышении среди мягких подушек и ковров возле очага. Внутри чума было тепло, полумрак мансийского жилища лишь немного раздвигал несильно тлеющий огонь в очаге да несколько керосиновых ламп. Хону было крайне плохо, он хрипел, сипел, и периодически заходился в сильном кашле, прикрываясь измазанной в крови тряпкой. «Похоже у вождя сильное воспаление лёгких», — подумалось Артёму, — «С таким недугом он долго не протянет в тайге. Это вроде антибиотиками лечат». «Ерунда», — услышал его мысли Иван, — «И не такое видал». Иван подошёл к хону, взял за руку. Тот вздрогнул, как будто его ударил электрический ток, вышел из забытья. Болезнь так сильно им овладела, что мозг не выдерживал и погружался в полуобморок, и прикосновение шамана было неожиданностью, никто не смел приблизиться и тем более трогать мрачного повелителя вогульского племени. Килим-ойка пришёл в себя, осмотрелся мутным взглядом, сфокусировал его на Иване и заговорил. Несмотря на то, что разговор был на мансийском языке, вождь другого и не знал, Артём всё понимал, так как научился отключаться от слуха Тела и напрямую воспринимать мысленные образы.

— Ты кто такой?

— Неважно…

— Как смеешь ко мне подходить и дотрагиваться до меня?!

— Килим-ойка, я буду тебя лечить, поэтому мне надо тебя осмотреть, — спокойно стал объяснять Иван.

— Ты?! А-а-а! Кхе-кхе-кхе-кхе, — зашёлся в сильном кашле Килим.

— Тише, тише. Успокойся, — монотонно проговорил Иван.

— Шаман?!

— Да, шаман, шаман.

— Ты опоздал, шаман. Шайтан меня уже ждёт, — и опять стал кашлять.

— Я сильнее шайтана, и я с ним договорюсь.

— С ним я уже договорился, — опять продолжил Килим сиплым голосом, — я…

— Хон, послушай меня, — переходя на шёпот, Иван придвинулся вплотную к старику, — вели всем выйти. Я с тобой наедине должен говорить.

— Ничего не выйдет у тебя, — заупрямился больной, но тоже перешёл на сиплый шёпот.

— Вели! — хоть и шёпотом, но с силой выдохнул Иван, при этом глаза блеснули ледяной синевой.

Хон, ещё немного поколебавшись, наконец сипло рявкнул всем, кто находился в чуме, чтобы немедленно убирались. Вогулы немедленно подчинились, быстро попятились к выходу, и там пропали за пологом. Несколько глаз, осторожно выглядывавших из-за ковра, отделявшего женскую часть жилища, тоже исчезли в полумраке. После того, как в чуме всё стихло, Хоза Лей немного отстранился от умирающего вождя и продолжил спокойным голосом разговор.

— Килим-ойка, могущественнейший из потомков Ялп-ус-ойки[3], великого повелителя земли, ты должен быть сильным! Твоей душе уготовано почётное место среди наших предков в Верхнем мире, но это случится не сейчас. Много позже. Это говорю тебя я, Хоза Лей, шаман Мось-махум[4]. Смирись пред неотвратимостью Пути Предназначения, который привёл меня к тебе. И никакой шайтан не может этому воспрепятствовать, а твой договор с ним недействителен, ибо противоречит он Пути этому.

— Я погубил свой народ, — печально свесив голову, просипел хон, — я опозорен, мой народ вынужден скитаться. Шаман, я не справился с проклятыми зырянами. Нет больше смысла в моём существовании.

— Послушай меня, ики[5]! Это лишь проиграно сражение, но не война! Поверь мне, я знаю. Я — шаман, и мне открыто многое, что не видно в этом мире. Но ты должен поверить мне, без этого я не смогу помочь тебе и твоему народу. Ты должен поверить мне, и тем самым ты спасёшь не только себя, но народ свой! Ты ведь не хочешь уйти из этого мира опозоренным?